– Шалай! Ну-к, выйди.

Я к нему поднялся.

– Ты всё про свою судьбу понял? Тебе ж не плавать после этого, кончилась твоя карьера. После того как ты руку на штурмана поднял. Не руку, а сапог…

– На штурмана нельзя, – я сказал. – На матроса можно.

– Дурак, я жаловаться не пойду. Я тебя своими мерами калекой сделаю на всю жизнь. В порту сочтёмся, согласен?

– Хорошо бы ещё доплыть до него.

– Что за плешь? Что вы все сопли распустили!

Он повернулся, чтобы идти, и снова встал.

– А не думаешь, Шалай, что вся эта плешь – с тебя началась? Своей вины тут не чувствуешь? Я, между прочим, не доложил никому, как ты кормовой отдал. Так ты бы, дурак, благодарность поимел. А ты мне не даёшь людей поднять по тревоге. За такие вещи знаешь что полагается? Шлёпают – и будь здоров.

– Жора, что же мы делаем! Помощи у других просим, в шлюпки садимся, свой пароход покидаем, а сети – не отдаём.

– Прекрати! Ты за них не ответчик. – Вдруг он наклонился ко мне, к самому лицу: – А хочешь собой, так сказать, пожертвовать – валяй, руби вожак.

Я не ответил.

– Но не советую, – сказал Жора.

Он вынырнул, побежал по палубе, и свет в капе померк. Я сел на ступеньку. Да, так оно и выходит, что с меня началось. Если Фугле-фиорда не считать, где все решали. Вот в этом всё дело, что все. Не на кого пальцем показать. Ну, ладно, пусть на меня. Тогда чего ж я сижу, ведь топор – тут, за капом, в ящике лежит. Раза четыре стукнуть по вожаку – вот и вся жертва. Должен же я что-то для людей сделать, если я же их, оказывается, и погубил.

Вдруг я увидел – Димка стоит внизу, тусклый свет падает на него из кубрика. Не знаю, сколько он там стоял. Может быть, слышал наш разговор с Жорой.

Димка прикрыл аккуратно дверь, поднялся ко мне, сел рядом:

– Нужно что-то делать, шеф.

– Вот и я думаю. Только, наверно, поздно.

– Шеф… Правда, что плотик есть на полатях?

– А ты не видел? Ну, он всегда поводцами завален. Белый такой, с красным.