– Только об этом и мечтаем. Да снять не можем.

– Как же он оказался на борту?

– Сами удивляемся!

Я помню то утро, когда мы пришвартовались. Штиль был полнейший, ветер едва шевелил флажки на мачтах; синее небо, синяя вода, солнце – как в июле в Крыму. И всё море – в судах, всех флагов суда, и в небе ещё висели вертолёты. С базы нам подали шкентель, и мы китёнка рифовым узлом обвязали за хвост. Крейсер нам ещё посоветовал мешковину подложить, чтоб не поранить ему шкурку. И стрела его потащила в небо.

Тут он проснулся, китёнок, стал рваться, весь извивался в петле. А мы под ним быстренько отшвартовывались и отходили, очищали море. Потом с базы отдали риф, узел развязался, и китёнок наш сиганул в воду. Тут же вынырнул, взметнул хвостом, всплеск нам устроил – выше клотика. И ушёл на глубину. И что тут такое сделалось – «ура» на всех пароходах, гудки, ракеты полетели в небо!

Этот день был как праздник, честно вам говорю. Он и сам был хороший – такой синий и солнечный. И китёнок был хороший. И мы все тогда были людьми.

7

Фонарь мне светил в лицо. Я зажмурился, отвёл его рукой. Может, и этот мне приснился – маленький, в дождевике, в островерхом капюшоне.

– Мёртвый час! – говорит он. – А кто вахту стоять будет?

Я по голосу узнал – третий.

– Буров у вас где спит?

– Зачем он тебе?

– «Зачем»! Вопросики задаёшь. На руль!

Я протёр глаза кулаком.

– Какой может быть руль? У нас хода нет.

– Ты что, спишь? Или ушки болят?

Я прислушался – и вправду что-то переменилось. Мелко стучит брошенная дверь. Чей-то сапог от вибрации ползает по полу.

– Починил «дед» машину?

– Кашляет. Всё равно не выгребает. Так где артельный ваш?

– Зачем же его будить, если я не сплю?