Успенский молча покачал головой.

– Не понравились мне эти заявления, очень не понравились, – продолжил майор. – Но законодательная система у нас не вполне еще отлажена, есть в ней много лазеек. Как говориться, можно так, а можно этак. Стал я выяснять, почему заявления пыль в отделениях собирают, в ход не идут. А мне говорят: мол, не лезь в это, Ваня, не твоего ума дело, не видишь, доказательная база по ним слабая, и все такое. А я говорю: как же не лезть, вон пострадавших сколько.

– Иван Андреевич, у нас всё. Документацию изъяли, подозреваемые уже в машинах. Только ваш остался.

– Володя, покури там пока. Мы с Вадимом Сигизмундовичем еще не договорили.

– Так, вот, гражданин Успенский. В общем, пока мы там бодались лезть – не лезть, был арестован полковник МВД. Буквально пару дней назад его взяли за получение взятки и злоупотребление должностными полномочиями. Да вы слышали, наверное, в новостях? У него в квартире наличкой почти семь миллиардов рублей нашли, дело на всю страну гремит. Вот он-то, оказывается, вашу шараш-монтаж контору и крышевал. Денег один такой салон магии в месяц приносит столько, что и не выговорить, а расплодилось вас – как собак. Как не соблазниться на такие барыши? А теперь, выходит, крышевать эту паскудную деятельность некому, такая петрушка. Так что, Вадим Сигизмундович, как говорится, сушите сухари.

– И что теперь будет?

– Не знаю. Следствие разберется, суд решит. А пока прошу вас проследовать со мной.

Замятин поднялся и замер рядом с Успенским, указывая ему рукой на дверь. Вадим Сигизмундович без лишних препирательств проследовал к выходу, непроизвольно заложив руки за спину и низко склонив голову. Выходя из комнаты, он взглянул на Свету. Она пожала плечами, опустив глаза. Напоследок он обернулся, прощаясь с ненавистной комнатой, и заметил, как в проеме распахнутой оконной рамы мелькнуло черное воронье крыло.

«Я свободен…”, – подумал Успенский, глядя сквозь зарешеченное оконце полицейского уазика на удаляющееся крыльцо магического салона. Вместе с ним удалялся душный кабинет с бесконечной очередью просящих глаз. Вместе с ним удалялась Света, которая в последнем его воспоминании осталась стоять на пороге этой терзающей комнаты, как стражник. Он с удивлением понимал, что сейчас вместо ужаса испытывает облегчение от того, что его силой вырвали из этого мрака и теперь увозят прочь. «Следствие разберется, суд решит». Человек с простоватым лицом и прямым взглядом, описавший ему дальнейшую судьбу всего лишь в четырех словах, не внушал Успенскому страха. Наоборот, его появление и присутствие рядом (прямо сейчас, за металлической стенкой кузова), успокаивало. Хоть бы он держался поближе. «Суд решит… Хорошо, теперь пусть решает суд… Все равно, всю мою жизнь за меня решали другие. Какая мне разница Любаша, режиссер, Света или суд? Возможно, именно суд окажется самым гуманным ко мне…»