Первые крупные волнения в Москве произошли 14 мая. В тот день гайдук князя Вишневецкого избил посадского человека и скрылся за воротами двора, где стояли поляки. Народ осадил двор и потребовал от Вишневецкого выдачи виновного. К ночи подле двора собралось до 4 тысяч человек. Посадские грозили разнести хоромы в щепы. Всю ночь возбуждённые толпы москвичей заполняли улицы и площади столицы. Князь Вишневецкий самолично вывел к москвичам провинившегося гайдука связанным и обещал народу наказать его плетьми.
* * *
С утра 15 мая в Москве весело защебетали и запели птицы. Яркое весеннее солнце поднялось на востоке и алым золотом засияли кресты и главы храмов. Но в городе с ночи царила зловещая тишина. Новая шумная и бурная весна несла новые вспышки общего недовольства и новые потрясения. Торговцы отказывались продавать иноземцам порох и свинец. Да и лавки с другим товаром также были закрыты или закрывались рано. Вечером несколько пьяных польских гайдуков остановили возок и силой вытащили оттуда боярыню. Боярские слуги отчаянно отбивались. Народ ринулся на помощь. В городе ударили в набат. 16 мая царю вручили жалобу на лиц, виновных в бесчестии боярыни. Но дело так и не было решено.
Бесчинства пьяной шляхты привели к тому, что царская канцелярия была завалена жалобами москвичей на поляков и встречными жалобами польских солдат и шляхты. Царь приказал запретить принимать от народа и от поляков доносы и жалобы. Но то, что касалось дел об оскорблении государя, то их разбирали без всякого промедления.
Прямые оскорбления царя Димитрия и распространение поносных слухов про него, не имели какого-либо успеха в народе, тогда как насилия со стороны солдат или челяди поляков вызывали мгновенный отпор. Так на одной из рыночных площадей был пойман человек, ругавший царя. Однако, когда стража схватила смутьяна, народ даже не попытался отбить его. Когда государю донесли о случившемся, он приказал пытать бунтаря, чтобы добиться выдачи его единомышленников. Однако бояре, руководившие допросом, донесли ему, что смутьян болтал, будучи пьян и скудоумен, ныне же, протрезвев, он ничего сказать не может.