– Какая вдруг наступила тишина! – сказала Есфирь, обнимая отца.

А тот, вспомнив муки, которые ему самому пришлось испытать, склонил голову и сидел, дрожа всем телом.

– Не смотри, Есфирь, не смотри, – сказал он вдруг. – Не знаю, но все, кто стоит здесь и смотрит – как невинные, так и виновные в этом, – могут быть прокляты навеки с этой самой минуты.

Балтазар упал на колени.

– Сын Гура, – все больше и больше возбуждаясь, проговорил Симонидис, – сын Гура, если Иегова не прострет над нами свою руку как можно скорее, Израиль погибнет – и мы все вместе с ним.

Бен-Гур спокойно ответил на это:

– Я пребывал в каком-то отрешенном состоянии, Симонидис, и мне было дано понять, для чего все это должно было свершиться и почему это сейчас свершается. Такова была воля Назаретянина – и воля Божья. Так что нам остается делать то же, что и египтянин, – молиться.

И когда он снова перевел свой взгляд на вершину холма, в мертвой тишине ему снова прозвучали все те же слова:

«Я есть Воскресение и Жизнь».

Он почтительно склонил голову перед сказавшим это.

А на вершине холма работа продолжалась. Стражники сняли с Назаретянина одежды; так что теперь Он предстал перед миллионами людей в одной набедренной повязке. На спине Его горели огнем полосы от бича; тем не менее Его без всякой жалости уложили спиной на крест, распластав Его руки по поперечной перекладине. Несколько ударов увесистым молотком – и острые гвозди пронзили запястья рук. Затем опытные в подобных делах палачи прижали одну Его ступню к вертикальной стойке креста и, наложив другую ступню поверх первой, пригвоздили одним гвоздем обе ноги. Тупой стук молотков был слышен далеко за цепью ограждения; но даже те, до кого этот стук не доносился, видели, как деловито ходят молоты в руках палачей, и ежились от страха. Из уст страдальца не вырвалось ни стона, ни вопля боли, ни слова протеста: ничего, над чем могли бы посмеяться потом Его враги, ничего, о чем могли бы сожалеть Его приверженцы.

– Куда развернуть Его лицом? – тупо спросил один из солдат.

– К Храму, – ответил первосвященник. – Я хочу, чтобы перед смертью Он видел святой дом, который Он не смог повергнуть.

Рабочие подняли крест и перенесли его вместе с распятым на нем к одной из выкопанных ям. По команде они опустили конец креста в глубокую яму; тело Назаретянина тяжело повисло на кресте. Но как и прежде, Он не издал ни стона – лишь произнес слова, самые священные из всего изреченного Им и дошедшего до нас:

– Отче, прости им, ибо не ведают они, что творят.

Крест, вознесшийся теперь надо всем окружением и поднявшийся к небу, был встречен взрывом восторга; стоявшие в первых рядах прочитали надпись над головой Назаретянина и поспешили растолковать ее людям сзади. Вскоре уже все собравшиеся, кто со смехом, а кто со слезами на глазах, повторяли: