— Сказывал, у Ильчира. На руднике. Фунт золота заплатил.

Помолчала.

— Считай, откупилась я от тя, Хабара. Не лезь в душу мне более.

Гришка усмехнулся.

— Малая для тя потеря, Катя. Ты ее, бумажку, чай, наизусть вызубрила.

— Нешто нет. Ну, уходи.

— Спасибо те, Катя. Я поделюсь, коли найду, не сомневайся.

Нерешительно покашлял.

— Ты, ежели Дин спрашивать станеть, молчи. Чё старику на тот свет запасать?

Катя, не отвечая, запахнула ватник и, не оглядываясь, пошла к избе.

Хабара остался на месте. Еще не веря в радость, в удачу, он без толку топтался на месте, то болезненно морща лоб, то глупо похохатывая. Да нет — не стал бы старик Кириллов оставлять дочке в наследство чушь, пустую бумажку, прах!

Вдруг захотелось, сломя голову, бежать к Шумаку, искать деминские затёски, вгрызаться ножом, топором, лопатой в скалу, набивать самородками карманы, суму, пазуху. Однако понимал, что так, без смысла, ничего путного не выйдет, да к тому же Чаша закована льдом, и, вздохнув, отправился вслед за Катей.

Россохатский ждал Кириллову возле зимовья. Увидев ее в сумраке наступившего вечера, он нервно поежился и опустил голову.

— Ждал? — спросила Катя, вплотную подойдя к Андрею.

И заметила устало:

— Вот сразу и видать, чё ты — любовник, не муж. Мужья, говорять, жен не ждуть. А чё ее ждать — весь век под боком, хошь не хошь — надоесть.

— Где была?

— Гуляла. Нешто нельзя?

— Нельзя. Побью, Катька.

— Бить будешь жену. Пока потерпи, ваше благородие.