– Вот вам и блестящее подтверждение моих предположений, – заявила Сандрин, осторожно подтягивая рисунок к себе. Ведь сын Константина Олеговича – Вольдемар, который родился в 1935-м, и есть он мой дедушка! И судя по дате, он нарисовал этот шутливый портретик как раз перед тем, как немцы напали на Францию. Видите, он изображён в военном мундире? И, наверное, именно приближающаяся война заставила его оставить ей такое необычное послание.

– Но почему он просит вашу маму передать своё изображение именно её сыну. Почему, например, не дочери? Она-то чем хуже? И зачем же столь симпатичный рисунок завернули по краям в бумагу, да ещё так аляповато? – поинтересовался я.

– Даже не знаю, что ответить, – пожала плечами Дворцова. Сколько себя помню, он вечно был завёрнут в бумажную окантовку. И мама в детстве не разрешала мне его трогать, даже в руки не давала.

– Давайте снимем её, – решительно предложила Сандрин, – может быть, там есть ещё какие-то надписи?

– А-а-й, – буквально на секунду замешкалась Дворцова, и этой мизерной заминки для француженки вполне хватило, причём даже с избытком.

В её пальцах молнией сверкнула пилочка для ногтей, которой она ловко поддела бумажку как раз на линии сгиба. Лёгкий щелчок и ветхая рамочка, будто нарочно прикрывающая значительную часть портрета начала распадаться. Еще пара уверенных движений и кусочек картона, может быть впервые за несколько десятилетий, освободился от своей примитивной оболочки.

– Там действительно что-то изображено! – вырвалось у меня. Дайте мне его скорее!

Едва картонка оказалась в моих руках, как я расположил её так, чтобы всем было видно. После этого мы втроём с неподдельным интересом уставились на неё. Сразу стало видно, что на гораздо более светлой поверхности по всему периметру портрета в две строки шла какая-то мелкая надпись, сильно напоминающая стихотворные строфы.

– Неужели тут ещё и стихотворное посвящение имеется? – потянулась за очками Елизавета Анджеевна. Впрочем, оно и не удивительно. Первая треть двадцатого века это было время великих поэтов. Светлов, Есенин, Саша Чёрный… И разумеется, вся русскоязычная интеллигенция старалась в меру своих способностей им подражать.

Хозяйка квартиры приблизила очки к тексту и, чуть слышно пришлёпывая губами, прочитала про себя несколько строк.

– Странно, – удивлённо взглянула она на француженку, – но здесь вовсе и не посвящение. Какая-то несуразица написана…

Я нагнулся чуть вперёд и начал читать надпись вслух, стараясь интонацией голоса чуть сгладить угловатость не слишком удачных рифм.