Тряхнул головой Григорий и вино залпом допил. Погоди-ка, сказал англичанину. Погоди, милой! Эк ты сладко поёшь! Что ж, выходит, коли Россия немца-то разобьёт и сильнее всех станет, — так и сильнее Англии твоей? А тебе-то на что такая Россия, которая сильнее всех? Или там в Англии все дурачки такие? Или нас за дурачков держите? А не надо! Потому как уже который раз хотите вы нашими руками жар загрести. Кровушкой русской власть в мире купить. С турками гужуетесь, Туркестан против России баламутите. Ждёте, пока обессилеем мы да немца на фронте без сил оставим. И вы тогда для всех свой порядок установите, чтобы слова поперёк пикнуть не могли.

— А фигу ты видел? — Григорий выбросил в сторону англичанина жилистый кукиш. — Вот тебе! Фигу!

Откинулся на диван и по матушке длинно запустил. С давних пор — с тех, когда ещё ямщичил, не позволял он себе такого. А тут, вишь, вырвалось.

Вернон спокойно выслушал, в лице не поменялся. Зря вы так, говорит, Григорий Ефимович. Я-то к вам с добром и всем уважением. Ну, как знаете, воля ваша. Сигару в пепельнице погасил аккуратно и к двери пошёл, через которую они в подвал попали, когда приехали. Но одеваться не стал и наружу не вышел. Вместо того дверь запер, а ключ из замка вынул и в карман положил. Вы, говорит, Григорий Ефимович, погодите немного, скоро поедем, я за Феликсом схожу. И наверх по лесенке поднялся.

По правде говоря, был момент — струхнул Григорий. Виделось ему: то ли от своих же, от мужиков смерть примет, то ли от бояр каких. Англичанин-то что? Кто такой, откуда взялся?

Григорий выпил ещё вина и стал успокаиваться. Ни при чём тут англичанин. Авось пронесёт, охранит господь… Оглядел подвал, осмотрелся. Взгляд притягивал буфетище, в зеркалах весь и в столбиках бронзовых. А на буфете — распятие в локоть высотой. Что за невидаль! Сияет, как давешний гроб, то бишь кабан ледяной. Всеми цветами радуги переливается: сумрачно в подвале, да свет удачно падает.

Слабость не отпускала. Покряхтел Григорий, из дивана мягкого выбираясь, и к распятию пошёл. Шаги тонули в ковре и медвежьей шкуре.

Вблизи хрустальный крест оказался ещё чудеснее. Огнями не перестал играть, а вдобавок поразил искуснейшим серебряным кружевом.

Застучали каблуки по дереву лестницы. Глянул Григорий через плечо — Юсупов спускается.

— Ты, милой? — совсем успокоился Григорий и обратно к распятию повернулся. — Красота-то какая…

Пальцем осторожно повёл по старинному потемневшему серебру.

— Это ж сколько народу его целовало! — сказал. — Скольких крестом этим в последний путь проводили!