Коган перевел дух, убирая шприц. — Ей понадобится отдых, — сказал он. — Лучше всего сейчас уложить ее, и чтобы за ней приглядывали.

— Можно пока перенести ее в нашу келью, — вмешалась старшая монахиня.

Федор кивнул. — Пусть будет так, — сказал он. — А ты, Яган, пожалуйста, пригляди за ней.

Коган поклонился.

— Нужно известить Симеона, — прошептал Федор. — И подготовить отца…

Он отвернулся и направился к выходу из опочивальни.

Коган проводил его тревожным взглядом.

* * *

— Глаша! Одеваться!

Симеон Годунов спустил отечные ноги с кровати, пошарил рукой на столике, нащупал кувшин, и c сожалением обнаружил, что тот почти пуст.

Пока Глафира помогала ему надеть атласную ферязь, затягивала кушак и втискивала опухшие ступни в сапоги, Симеон прокручивал в голове план, который они обсудили с Фролом пару часов назад. Собственно, план готов был уже давно, с тех пор, как его надоумил этот лекарь-жидовин, определивший, что царь отравился хлебом из порченого зерна.

Еще тогда Симеону пришла в голову мысль, что Шуйский, ведающий поставками хлеба во дворец, мог иметь к тому прямое отношение. Доказать же это было просто — Яган описал, как выглядит порченое зерно, и таковое, действительно, нашлось на царской мельнице, так что достаточно было послать нужного человечка на двор к князю, чтобы оно нашлось и в его закромах; а этого уже хватит с лихвой, чтобы убедить царевича в виновности князя.

Так что в самом скором времени, старому лису прищемят хвост.

Симеон потянулся, с хрустом разминая суставы, подошел к окну.

— Принеси, чтоль, квасу, — бросил он Глафире. — Что-то осетрина сегодня солоновата была…

Мстиславский, конечно, поймёт, что Шуйского убрали неспроста. Но Федор Иваныч не дурак — поймет, откуда ветер дует, с ним можно будет договориться. Тем паче, что уж он-то только выиграет, если на престол сядет малолетний монарх. Нет, с Мстиславским проблем не будет.

За его спиной скрипнула дверь — вернулась Глафира с квасом.

— Что так мешкотно, — пробормотал он недовольно, поворачиваясь к ней.

Однако, это была не Глафира, а одна из дворовых девок, чьих имен он никогда не запоминал.

Почтительно уставившись в пол, она протягивала ему корчагу на вытянутых руках.