Я попытался её отговорить, но она лишь повторяла:

– Милый, не украду я тебя у твоей жены, не бойся. Но подари мне немного… тепла.

Следующую неделю я проверял готовность для обратной дороги. Мне показали новую модульную конструкцию в трюме «Победы», позволявшую взять с собой не три тысячи человек, а в два с половиной раза больше. Общежития, кухни, санузлы, столовые, в которых одновременно будут проводиться уроки, и, конечно, склады для дополнительного продовольствия, которое мы намеревались закупить в Испании. Подумав, я предложил вместо этого Лиссабон – Португалия, хоть и де-юре независимая, была подвластна испанским монархам, так что проблем не ожидалось. А в Николаеве, Борисове и Александрове мы решили оставить по нескольку добровольцев из числа «американцев», а также уже прижившееся там местное население.

Девятого июля произошло еще одно знаковое событие – два наших «араба», переоборудованные нашими умельцами, уходили на Бермуды. В нашей истории, этот небольшой архипелаг заселили англичане в 1609 году. Но, как мы видим, здесь история пошла по другому пути, и не могло быть исключено, что кто-нибудь – не обязательно британцы – подсуетится раньше. Добровольцев оказалось около полутора сотен, причем лишь трое из них были «американцами».

В тот вечер, Анечка упросила меня ещё раз сходить с ней в баню. На выходе мы наткнулись на Ренату, которая хоть и сделала вид, что ничего не заметила, и даже тепло поприветствовала нас, но по ее лицу все сразу стало ясно.

А на следующее утро я ушел на «Святом Владимире» в Новгород, а оттуда через Тверь обратно в Москву. Аня же осталась в Николаеве.

5. Мыши и люди

5. Мыши и люди

Впервые за полтора года, погода стояла прекрасная. Солнце уже наполовину утратило оранжевый оттенок и радостно светило посреди чуть зеленоватого неба. Пели птицы, где-то в вышине носились стрижи, и, казалось бы, не было полутора тяжёлых и тёмных лет, которые пришлось пережить России, да и всей Европе.

Вскоре показались серебряные и медные купола московских церквей, старых и недавно построенных, а затем и деревянные стены Скородома. Меня пронзила мысль, что Москва для меня за два с небольшим года стала практически родной, от деревянных стен Скородома и до великолепного Кремля, от ремесленного Замоскворечья и до суеты торгового Пожара, от величественного Успенского собора и древнейшего храма Спаса на Бору и до крохотных деревянных церквушек, рассыпанных по всей Москве.

Улицы в самом городе теперь были сплошь мощёные – плоды труда тысяч крестьян, пришедших в Москву искать работы и пропитания за последние два года. Конечно, от голода умерло, по рассчётам моих ребят, от сорока до семидесяти тысяч человек – стариков, детей, да и взрослых… Да, не удалось мне спасти свой народ от голода, и это навсегда останется на моей совести – "не успел", "не рассчитал", "не смог"… Конечно, как говорил мне Виталик, мы, наверное, сделали всё, что могли. Что ни говори, три или четыре миллиона, умерших в нашей истории, выжили. Южная граница, с её более мягким климатом и плодородными почвами, была теперь достаточно густо заселена, от Алексеева и до новых поселений к югу от Воронежа. Новые русские города возникли и на Урале, и идёт заселение Сибири, особенно с тех пор, как Борис, по моему совету, закрыл таможню в Верхотурье и издал указ, что так как Сибирь – русская земля, то и сборов никаких не будет.