– Вы бы лучше Юру наградили. И девушек.

– Девушки – гражданские лица, – наставительно сказал Ринат, – а Юру сегодня наградят в Николаеве.

И, наконец, я объявил минуту молчания по нашим погибшим. Их семьям – и родителям, и жёнам с детьми – некоторые были женаты – полагалась теперь пенсия из средств, получаемых из Соликамска, равная двум третям их прижизненного жалования. Затем по ним отслужили панихиду в новопостроенном храме Святого Георгия Победоносца.

Конечно, хотелось бы дать ребятам увольнение хоть на пару дней. Но, увы, боевую готовность никто не отменял, так что им трёхдневное увольнение было обещано, как только появится такая возможность. Когда она только будет…

7. Прощай, любимый город!

7. Прощай, любимый город!

Потихоньку растворились в дымке московские купола. Было пасмурно, моросил дождик, но новая дорога держалась, и мы шли с вполне приемлемой скоростью. Вот только на душе было неспокойно. Ведь город этот за короткое время стал мне родным. Конечно, он выглядел иначе, чем Москва на дореволюционных открытках из альбомов моих предков, и тем более чем та Москва рубежа 80-х и 90-х, которую я видел в подаренном мне Володей Романенко альбоме перед нашей так и не состоявшейся поездкой туда. Впрочем, по словам ребят с «Астрахани», Москва второй декады третьего тысячелетия была совсем другим городом, чем она же «времен ельцинской катастрофы».

От этой Москвы к тому времени в нашей истории оставалось немного – стены и башни Кремля (кроме наверший, а также участка, разрушенного и восстановленного в восемнадцатом веке); кое-какие храмы и монастыри, пусть часто с тех пор перестроенные; кусок стены Китай-города; и очень немногие гражданские здания. Ни великолепного дворца Годунова, ни кремлевских монастырей, ни многих храмов уже не было – они пали жертвой не только разрушительного пафоса советских годов, но и наполеоновской армии, и многочисленных пожаров, да и просто стремления заново отстроить обветшавшую либо банально вышедшую из моды церковь или иную постройку. Но, тем не менее, в этом городе обитали и мои предки. Здесь в кровавом октябре 1917 года младший брат одной из прабабушек, юнкер, защищал Кремль, где и погиб при взрыве снаряда. Но то было в будущем, ставшим для меня прошлым. А в настоящем всем нам и лично мне довелось приложить руку и к спасению Москвы от голода, и к её развитию.

А в голове, как кадры киноленты, крутились последние события. В самом начале сентября в город пришло посольство Речи Посполитой под руководством все того же Льва Сапеги. Он привез письмо от Сигизмунда, где тот выражал свое негодование «деям самозванца, именующего себя царевичем Димитрием», и заверял Бориса, что «указал людям своим арештовати сего Димитрия и допросити его, а потом прислати его тебе, брат мой Борис, царь московский». Я заметил, что «и всея Руси» было опущено, на что Сапега клятвенно меня заверил, что получилось так «по недосмотру». А на вопрос о Мнишеке, тот побожился, что Мнишека самого ввели в заблуждение и что он более не потворствует сему самозванцу. Кроме того, Мнишека лишили чина старосты Самборского.