– Ха-ха-ха! – разлетелся легким колокольчиком девичий смех над гладью воды. – А ты смешной. Ну, все равно, не угадал. И вовсе я не мавка, да и нет их, мавок-то здесь поблизости, эти воды я охраняю. Берегиня я речная – русалка, по-вашему.

– Вот так, прям и русалка, ни больше, ни меньше?

– Да, витязь. А ты никак забыл, какие дни сейчас наступили?

– Ну, летние, теплые.

– Ха-ха! Ну, точно забыл. Первый месяц лета, его третья седмица наступает, русальная неделя. А сегодняшний день, так смертные и вовсе называют – русалкино заговенье.

– Во как, скажи, пожалуйста. Так ты чё, и правда русалка, что ли?

– Хи-хи-хи! Ну да.

– Ну, и чего ты от меня хочешь, русалка?

– Странный вопрос задаешь, молодец. Али я тебе не по нраву?

– Ясно, значит, насиловать будешь, – обреченно выдал Сашка. То ли от холода, то ли от напряжения и встречи с неведомым его стало колбасить, зубы отстукивали бравурный марш. Если бы мелодию Сашкиного отстукивания зубами можно было переложить на ноты, вышло бы что-то типа: «Мы, красные кавалеристы, трам-там…». Сравнение с маршем Первой конной даже подбодрило Горбыля.

Однако девица одарила его улыбкой в пять сольдо:

– Ты меня опять с мавкой спутал, а мы с ними как раз полные противоположности, я берегу, мавка – убивает. Разницу ощущаешь?

– Ага, значит, изнасилование отменяется. Уже хорошо.

– А, по доброй воле?

– Значит, отменяется, но не совсем.

– Что совсем меня не хочешь? Ты, только посмотри, как я хороша.

Над водой, по самые бедра, поднялась обалденно красивая молодая женщина, с полной, великолепно развитой грудью и умопомрачительной бархатистой кожей, серость наступившего раннего утра дала отчетливо увидеть все это.

– Ага! Значит, совсем не отменяется.

– Ха-ха-ха!

– Ты с кем там говоришь, командир? – совсем рядом от берега послышался вопрос Людогора.