Но я отказался от гадания и поскакал дальше, кинув ей медяк, а она сидела и играла монетою в тени, отбрасываемой повешенными.

Если бы не эта встреча с повешенными, дорога моя вдоль по Лейт-Уокскому шоссе была бы гораздо безмятежнее. Старинный вал пересекал поля, подобных которым по тщательности обработки я никогда не видел ни в одном из миров. Кроме того, мне всегда нравилась такая провинциальная глушь. Но сейчас мысли занимало иное. Да уж, печальная участь — попасть на виселицу!

Попал ли на неё человек за два шотландских шиллинга или, как говорил мистер Стюарт, из чувства долга — разница была невелика, если этот человек в конечном итоге вымазан дёгтем, закован в цепи и повешен! Может так будет висеть и Дэвид Бэлфур… Другие юноши пройдут мимо по своим делам и безразлично взглянут на него; сумасшедшие старухи будут сидеть у подножия виселицы и предсказывать им судьбу. Нарядно одетые, благородные девушки, пройдя мимо, разве что отвернутся и заткнут себе носы, спасаясь от мерзкого запаха. Я отчетливо представлял этих гипотетических девушек: у них были серые глаза и цвета Драммондов на головных уборах. Ну уж нет, лучше собственноручно вонзить себе в сердце кинжал, чем вот так болтаться на солнце и отравлять округу вонью своего разлагающегося трупа!

Хотя я немного пал духом, но настроение у меня было всё-таки решительное, когда я подошел к Пильригу и увидел красивый дом с остроконечной крышей, расположенный на дороге между группами молодых деревьев. У входа стояла оседланная лошадь лэрда, а он сам находился в кабинете среди учёных сочинений и музыкальных инструментов, так как был не только глубоким философом, но и хорошим музыкантом. Он довольно приветливо принял меня и, прочитав письмо Ранкилера, любезно предложил мне свои услуги:

— Чем я могу быть вам полезен, кузен Дэвид, так как, оказывается, мы кузены. Написать записку к прокурору Престонгрэнджу? Это очень легко сделать. Но что именно надо написать в этой записке?

— Мистер Бэлфур, — сказал я, — я уверен, да и мистер Ранкилер тоже так считает, что, если бы я рассказал вам мою историю во всех подробностях, она бы вам не очень понравилась. Она довольно кровава и затрагивает политику.

— Очень жаль слышать подобное от вас, милый родственник, — ответил он.

— Я не принимаю вашего сожаления, мистер Бэлфур, — сказал я, — мне лично нельзя поставить в вину ничего, кроме обыкновенных человеческих слабостей. Первородный Адамов грех, отсутствие прирожденной праведности и греховность всей моей природы — вот и всё, за что я должен буду отвечать перед Богом. Меня ведь научили, куда смертным полагается обращаться за помощью, — добавил я, заключив по внешнему виду мистера Бэлфура, что он будет обо мне лучшего мнения, когда увидит, что я тверд в катехизисе. — Что же касается светской чести, то тем более ни в чем важном не могу упрекнуть себя. Все мои затруднения произошли не по моей воле и, насколько могу судить, не по моей вине. Затруднение моё в том, что я оказался замешанным в одно политическое недоразумение, о котором, как мне сказали, вы, как человек далёкий от политики, будете очень рады избегнуть упоминания.