Когда мы наконец вернулись после прогулки в Эдинбург, в доме Генерального прокурора уже зажигали свечи.

Долгое время я ничего больше не слышал о Катрионе — мисс Грант была непроницаема и, когда я заговаривал о ней, заставляла меня рано или поздно умолкнуть своими шутками. Но однажды, вернувшись с прогулки, она застала меня одного в гостиной, где я занимался французским языком, и я заметил в ней какую-то перемену; глаза ее ярко блестели, она раскраснелась и, поглядывая на меня, то и дело прятала улыбку. Словно воплощение шаловливого лукавства, она с живостью вошла в комнату, затеяла со мной ссору из-за какого-то пустяка и, уж во всяком случае, без малейшего повода с моей стороны. Я очутился будто в трясине — чем решительней старался я выбраться на твердое место, тем глубже увязал; наконец она решительно заявила, что никому не позволит так дерзко ей отвечать и я должен на коленях молить о прощении.

Её беспричинные нападки вывели меня из равновесия, я никак не мог понять, что за ними стоит.

— Я не сказал ничего такого, что могло бы вызвать ваше неудовольствие, — сказал я, — а на колени я становлюсь только перед богом.

— Я тоже богиня и имею на это право! — воскликнула она, тряхнув каштановыми кудрями, и сама забавно покраснела от высказанной дерзости. — Всякий мужчина, который приблизится ко мне настолько, что я могу задеть его юбкой, обязан стоять передо мной на коленях!

— Ну ладно, я так и был готов просить у вас прощения, хотя клянусь, не знаю за что, — отвечал я. — Но всякие театральные жесты я оставляю другим.

— О Дэви, — сказала она просяще, — а если я очень попрошу вас об этом?

Мне стало интересно, что же она задумала и я решил пойти на компромисс.

— Хорошо, — сказал я, — но если сейчас войдёт ваш папенька или кто-то из сестёр, объяснять что к чему будете сами. — С этими словами я опустился на одно колено, как будто бы просил её руки, или собрался примерить ей туфельку, как принц Золушке.

— Эй! Это не совсем…, — воскликнула она, давясь смехом, — то положение, в которое я так старалась поставить вас! Но видимо придётся довольствоваться этим. — Затем, вдруг сказав «ловите», бросила мне сложенную вдвое записку и, смеясь, выбежала из комнаты.

На записке не были обозначены ни адрес отправителя, ни число.