– Чего так?

– Да, как тебе сказать, господин…

– Чиновники королевские лютуют?

– Не без этого. Да то ладно, басурмане они и есть басурмане, чего от них ждать?

– А что еще?

– Да то, что свои завсегда больнее бьют!

– А вот отсюда поподробнее, – нахмурился Корнилий.

– Тут вишь, какое дело, – начал рассказывать кормщик, осторожно подбирая выражения. – О позапрошлом годе ходил мой кум Богдашка Шорин, в Стекольну с грузом пеньки. Расторговался не худо, да все же не так чтобы и хорошо. Но походил по тамошним торгам, приценился к товарам, да и заключил, значит, ряд на поставку шелка-сырца.

– Это где же он его сыскал? – изумился внимательно прислушивавшийся к разговору Хованский.

– В Москве чего только нет, – отмахнулся Михальский.

– Святая правда, – подтвердил Антип. – Там и взял. Ну, свеи-то, как увидели, что за товар он привез, малым делом с руками не оторвали. Рассчитываться, правда, не спешили, но этим летом Богдан вернулся, и тут его, болезного, на съезжую взяли!

– За что это? – удивился Мелентий, подавая торговцу отсчитанное серебро.

– Известно за что, сказали, что он королю свейскому передался![94]

– И где же он теперь?

– Известно где, в Москву свезли!

– И что, часто такое бывает?

– Да не то чтобы… Тут дело такое. Если ты всякие пустяки везешь, сало, скажем, топленое, мясо или рыбу вяленую, или еще чего, то особо не цепляются. Ну, заплатишь, кому положено, и все. А вот если прибыток почуют, то замордуют, как пить дать!

– Ну-ка пойдем, друг любезный, со мной, – велел Антипу Михальский. – Расскажешь поподробнее, что и как.

На счастье Мезецкого, когда оробевший кормщик повторял мне свой рассказ, рядом находился Рюмин и отвел от воеводы первую грозу.