– А что с ним?

– Так подпил вчерась и вздумал позлословить на сей счет. Говорил-де, невместно государю эдак…

– Ну, это я слыхал, – усмехнулся княжич. – И что с того?

– Ничего! Панин ему в рыло дал, а Михальский вдругорядь сулился выпороть, ежели не уймется!

– Да ну! – изумился Хованский. – Князя?

– Вот тебе и ну!

– Врешь!

– Поди спроси!

– Не, – помотал головой Хованский. – Что мне, делать больше нечего, о Ехидне[112] справляться?

Братья-герцоги Юлий Эрнст и Август Младший среди прочих правителей германских княжеств слыли людьми просвещенными и справедливыми. И в самом деле, пока они правили, Брауншвейг, прежде находившийся в весьма плачевном состоянии, окреп и разбогател, так что нет ничего удивительного, что подданные боготворили своих сюзеренов.

Однако Женевьева Мюнхгаузен совершенно не разделяла этих восторгов. И если Августа Вольфенбюттельского она знала мало, то уж насчет владыки Даненберга нисколько не обманывалась. И вот сейчас, пока Юлий Эрнст разглядывал ее своим жабьим взглядом, она трепетала от страха.

– Я вижу, ваши успехи не так велики? – скрипучим голосом осведомился герцог.

– Я сделала все, что могла, – вздохнула женщина.

– И где же соболиная шуба на ваших плечах?

Ответом ему было затравленное молчание.

– Кто из князей посетил Иоганна Альбрехта? – продолжил допрос ее мучитель.

– Фридрих Гольштейн-Готторпский.

– Мне это известно. Но о чем они говорили?

– В основном о торговле.

– Вот как?