* * *

Третий этаж, звонок слева от двери, немолодая, скромно одетая женщина на пороге.

– Добрый день, мадам! Мне нужен Ростислав Колчак.

Последнее дело…

– …Невероятно! Мадемуазель Шапталь, я как раз собирался завтра к вам ехать. Друзья дали адрес…

– Мы уже встречались, мсье Колчак. У меня осталась пометка в записной книжке, там же адрес фотоателье. Но я ничего не помню об этом. И судя по всему, вы тоже.

Рисунки, исчезнувшие без следа, Мод вспомнить так и не смогла и очень огорчилась.

– Фотоателье… Сходится. Хороший знакомый моего покойного отца недавно напомнил мне о нескольких фотографиях и рукописи, которые я отдал ему на хранение. Но сам я об этом ничего не знаю, совершенно ничего!.. Может, и в самом деле забыл? Но почему? Как такое вообще может быть? А документы оказались очень любопытными, особенно снимки. Вы – эксперт по живописи и частный детектив…

– К сожалению, уже в прошлом. Но вашим делом все-таки займусь.

Всю жизнь Матильда Верлен пыталась жить по чужим правилам. Настало время придумать свои собственные – и следовать только им.

4

Зрителей пришло не слишком много, и зал оказался заполнен хорошо если наполовину. Летние концерты, даже в столице, редко проходят с аншлагом. Этот, правда, особенный, во втором отделении должна петь сама Марикка Рёкк, бесподобная и неповторимая. К ее выступлению, после перерыва, все и придут, пока же под сводами Драматического театра, что на Жандарменмаркт, просторно. Лонжа невольно посочувствовал тем, кому пришлось выходить на сцену. Невелика радость – служить довеском к славе залетной венгерской дивы. Сам он сидел в третьем ряду, кресла слева и справа пустовали, и он пристроил на одном из них купленный в маленьком цветочном магазинчике букет белых орхидей.

На сцене двое, похожие словно близнецы, танцевали степ, истово, в лучших традициях Голливуда, вбивая каблуки в деревянный пол. Костюмы в полоску, шляпы сдвинуты на левое ухо, в руках – легкие тросточки. Покойный рейхсминистр Геббельс старательно выкорчевывал с эстрады все чуждое, не имеющее национальных традиций, но после его смерти правила несколько смягчились. По слухам, Рудольф Гесс собирался разрешить даже джаз, естественно, чисто немецкий и под иным, не столь одиозным, названием. Приумолкли и юмористы, начисто забыв о тупости недалеких «амис». Танцоры на сцене выстукивали каблуками ритм новой эпохи.

Хлопали больше из вежливости. Отделение подходило к концу, курильщики уже посматривали в сторону выхода, все прочие же предвкушали близкое явление великой Марикки. Лощеный конферансье, прекрасно это понимая, объявил следующий номер так, словно извинялся за досадную оплошность. Тоже певица, но совершенно неизвестная, и песня с незнакомым названием, и композитор не из первой десятки.