Слушают! Никто не ухмыляется глумливо, не глядит безучастно в пол. Да, еще не готовы верить, но уже слушают.

– Что мы готовы защищать? Кого? Кто наши герои? Поговорим сегодня об этом. Ведь нам есть что сказать?

Я медленно поднял руки и опять громко хлопнул.

Сел, свесив ноги, на край сцены, глядя в глаза напротив. Много-много серьезных глаз напротив.

– Вот как-то так, ребята… Между хлопками было начало нашего выступления. – Я посмотрел на часы. – Первые пять минут. Остальные двадцать пять мы должны сделать вместе. Не надо ждать, пока кто-то вложит нам в рот чужие слова. Мы должны говорить сами.

В третьем ряду кто-то отчетливо хмыкнул.

Я спрыгнул вниз и неторопливо, демонстрируя столь недостающую мне уверенность, прошелся по проходу.

– Сема, – вздернул бровь, – тебе что, действительно нечего сказать? У тебя нет своего героя?

В его глазах что-то мелькнуло.

– Кто? – навис я над ним. – Говори.

– Хара, – словно через силу вытолкнул он.

– Отлично, – кивнул я, принимая. – Будешь Виктором. Как раз и типаж похож. Встань, Хара.

Вытащил его в проход и обошел по кругу, оценивающе разглядывая. Сема смотрел на меня, как на пришельца.

Я остановился напротив и, глядя глаза в глаза, ткнул его пальцем в грудь:

– Ты – Виктор Хара. От других людей ты отличаешься тем, что твои пальцы порой живут своей жизнью, и тогда они извлекают музыку из ветра, девичьих теней и звездного света. И вот палач хунты отрубает тебе кисти.

Я отступил на шаг и помолчал. В зале висела мертвая тишина. Меня не только слушали – меня разглядывали.

– И ты, Виктор, должен выдохнуть ему в лицо свое сокровенное: «И выбор прост – свобода или смерть». Иначе все зря. Все! Ты понял?

Побледневший Сема заторможенно кивнул.

– Запомни, что ты чувствуешь. Запомни, как вызвать это чувство. Это твой якорь. Когда перед тобой встанет серьезный выбор – вспоминай о нем.