– Ну, не буду мешать, – завершила свое краткое сообщение Тыблоко. Она даже не пыталась скрыть ехидную улыбку. – Дерзайте. Хуже, чем было, вы агитбригаду все равно не сделаете.
Дверь за ней прикрылась, и я остался наедине с недоумевающим классом. Почти наедине – у самого выхода притулилась на стуле, пытаясь стать невидимкой, классная, да по центру сидели отрабатывающая свою роль «завуч по внеклассной» и рыжая Мэри при ней.
Я вспрыгнул на сцену.
Из актового зала на меня с молчаливым скепсисом смотрели перекормленные топорной пропагандой дети.
Что им сказать? Как расшевелить?
Я громко хлопнул в ладоши.
– Мы начинаем, – произнес самым будничным тоном и сел, скрестив ноги, прямо на пол. – Попробуем сегодня разобраться в одном вопросе. В важном вопросе. Алена, прошу.
На сцену по ступенькам неторопливо поднялась наша солистка – единственный человек, с которым я поделился своим замыслом. Я вжал тугую клавишу, и из динамика полилась знакомая мелодия.
– «Бессаме, бессаме мучо…» – легко полетел по залу хрустальный девичий голос, и на задних рядах кто-то негромко захихикал.
Я мысленно поморщился – будет нелегко.
Отзвучали – прекрасно отзвучали два куплета. Я вдавил «стоп» и встал, глядя поверх голов, куда-то далеко за белый мрамор с фамилиями.
– Сороковой год, – уронил негромко и задумчиво. – Еще в целом мир, но над Землей уже встают коричневые тени. Где-то на далеких границах загораются первые пожарища. В воздухе витает предощущение большой, кровавой войны. Тогда и родилась эта песня-предчувствие, песня-проводы. «Бессаме мучо» – значит «целуй меня крепче». Почему она просит об этом? – Я сделал небольшую паузу, а потом, возвысив голос, продолжил: – Да потому, что эти проводы для миллионов станут проводами навсегда, и вкус последнего поцелуя – это порой все, что останется у женщины от ушедшего мужчины. Сороковой год, – повторил я мрачно и прогулялся вдоль авансцены. – Очень скоро и на русском языке зазвучит песня-прощание. Нет, там другие слова и другая мелодия, но наши дедушки и бабушки пели о том же. Послушаем?
Я наклонился и снял вертушку со «стопа».
– «Темная ночь, – с шипением и шелестом поплыло из динамика, – только пули свистят по степи…»
Зацепит? Нет?
Вслушиваются ли – быть может, впервые в жизни – в эту песню?
Я стоял, страшась встретиться взглядами с одноклассниками. Опять нажал кнопку и встал лицом к тишине зала.
– А мужчины… Почему они уходят? Да потому, что бывают такие моменты, когда мужчины, если они, конечно, мужчины, должны браться за оружие. Потому что им есть что защищать и есть кого защищать. – Я зло усмехнулся и впервые позволил себе посмотреть в глаза сидящих. – Помните, мы ездили на Пулковские высоты перед Девятым мая? Ара, ты запомнил, когда мы становимся мужчинами? – Я покивал своим мыслям, а потом жестко отчеканил: – Да, именно тогда – когда находим,