– Прошу, пани, – гостеприимно позвал девушку за собой.

Она постояла, прикусив губу, пару мгновений, а потом, отбросив все колебания, шагнула следом.

Чего было в этом больше?

Доверия мне? Той беспечности советских подростков, что не ждет гадостей от окружающего мира? Или же извечного женского любопытства, что сильнее осторожности?

Я не знал.

Прошли по темному коридору. Позвякивая связкой, я нащупал замочную скважину в следующей двери.

– Что там? – Томка взволнованно задышала мне в затылок.

Я молча распахнул створку. На нас пахнуло легким запахом хлорки. По щекам, согревая, прошелся теплый и влажный воздух.

Мы, держась за руки, сделали несколько осторожных шагов вперед, выходя из-под трибун. Прямо под нами, казалось, повисла чаша бассейна, в рассеянном свете чуть зеленоватая, словно в нее залили не воду, а стекло. Было темно, но не мрачно, и очень просторно – именно в таких местах порой украдкой живут чудеса.

– Ой… А я купальник не взяла. – Тома опустилась на колени и потрогала воду. – Теплая!

Почти невидимая до того гладь пошла легкой рябью.

– Жаль, можно было бы с вышек попрыгать. – Я прищурился на парящую под далеким потолком десятиметровку, заново переживая детский страх, а потом махнул рукой в сторону высоких окон-арок за трибунами: – Нам туда.

За последним рядом кресел на широкой площадке стояло два гимнастических батута.

– Вот, – погладил я край одного, словно это все объясняло.

Впрочем, так оно и было: в глазах у Томки сразу появилось понимание. Ноздри ее начали нервно вздрагивать, зрачки потемнели.

– У нас есть час, – объявил я.

Мы торопливо сбросили куртки, обувь… Тома, поспешившая влезть на батут, остановилась, с показным недоумением глядя то на меня, то на свое платье. Я постарался скрыть легкую досаду улыбкой – сообразила-таки! Извлек из сумки треники и удостоился взгляда, в котором в равных пропорциях присутствовали и благодарность, и ироничное подозрение, – довольно странная, надо сказать, смесь.

Взобрались на батуты, и через минуту воздух под крышей старой Кирхи разрезал восторженный девичий визг.

Ах эта щенячья радость от непонятно откуда взявшейся свободы вытворять со своим телом все что угодно! Мы беззаботно купались в воздухе, подлетая, казалось, к самому потолку. Толстые стены церкви надежно укрыли нас от рационального мира взрослых; далеким напоминанием о нем мелькала в прорезях окон притихшая на воскресенье Петершуле.

Потом я перебрался к Томке, и мы стали взлетать вместе, держась за руки, словно дети, и оглашая несчастный бассейн шальными криками. Время от времени нас бросало в воздухе друг на друга, и тогда мне приходилось призывать на помощь все свое самообладание, чтобы не сграбастать девушку в объятия прямо в воздухе.