– Ну-ка, внучок, давай подсобим! – выкатывается бабушка из-за моей спины.

Лицо безмятежное. Только в глазах затаённая боль. Но это, опять же, если внимательно присмотреться.

Я тоже спешу на помощь. Вместе хватаемся за край широченной доски, тащим её к сараю. На недолгом пути я загоняю в ладонь пару заноз. Деду тоже не повезло. Поранил левую руку. Удерживая доску на колене, он шарил ею под верстаком – хотел нащупать топор и отсечь длинный сучок, что мешал просунуть её между стенкой сарая и виноградником, да случайно наткнулся на острую кромку пропалывателя. Матюкаться не матюкался, но пару крепких эпитетов мы с бабушкой выслушали. Чуть тяпку мою не выбросил.

За ужином все молчат. Меня это молчание тяготит по многим причинам. И вообще, надо же кому-нибудь начинать…

– Что такое семяна?

– Семяны, – поправил дед. – Так одно время у нас называли подсолнечник.

– А я и не помню. Када оно бы-ыло. – Елена Акимовна, подхватившая было стопку пустых тарелок, опускает её на стол. – Нет, вру! И пра, называли! Славяне, что обезьяне. Сказало дурное начальство – все как один подхватили. Послали нас как-то с Пашкой семяну в поле полоть, а мы й не найдём!

– Где вы в то время с дедушкой жили? – не подумав, спросил я.

– Это когда? – опешила бабушка.

– Ну, в тысяча девятьсот двадцать втором?

– Тю на тебя! Да нам тогда по шестнадцать годов было. Мы ещё даже не женихались… Схожу-ка я, дед, до Катьки. Кастрюльку свою заберу…

Коротко хлопнула дверь. Ушла. Я-то знаю, зачем. Степан Александрович тоже вышел из-за стола:

– Пойдём, Сашка, доску разметим…

И снова – плямк, плямк!

Перед тем как в очередной раз взмахнуть топором, дед тихо сказал, обращаясь будто не ко мне:

– Батрачил я, внучок, в двадцать втором. На богатого адыгейского князя. Наверное, потому и живой остался. Один из всей нашей семьи. Нет у меня ни сестёр, ни братьев, ни отца с матерью. Даже не знаю, могилы их где… Огород надо будет завтра с утра полить, виноградник опрыскать, да к вечеру в поле наведаться. Ты уж там, на дне рождения, не задерживайся.

Пользуясь случаем, ещё раз напоминаю:

– Ты достал бы велосипед с чердака. Окучник и тяпку мне уже сделали.

– Да видел уже. – Дед критически смотрит на кровоточащий палец и ещё раз, для верности, заливает его керосином из коричневой склянки. – Кто ж это так для тебя постарался?

Я сажусь на скамейку и рассказываю о Фроле. Естественно, только то, что разрешает мне внутренняя цензура. Дескать, кузнец, ближайший сосед той самой бабушки Глаши, в огороде которой мы с Пимовной собирали клубнику. Дед слушает вполуха. При упоминании об испытаниях велоблока топор зависает в воздухе: