— Да найдет на них смерть; да сойдут они живыми в ад, ибо злодейство в жилищах их, посреди их.

— Какой упрямый, — с некоторым восхищением в голосе заметил князь и, норовя угодить по ребрам, нанес еще несколько ударов ногами.

Слово молитвы прервал стон.

Он длился несколько дольше, чем в первый раз, и Глеб, удовлетворенно кивнув, уже собрался отойти, чтобы опять заняться Константином, который начал понемногу шевелиться, приходя в сознание, как вновь услышал шепот священника.

Громко говорить от сильных болей в теле тот уже не мог, но шептать ему пока еще удавалось достаточно громко и отчетливо:

— Дождем прольет он на нечестивых горящие угли, огонь и серу; и палящий ветер — их доля из чаши.

— Вот ведь какое странное искушение господь мне нынче посылает, — сокрушенно покачивая головой, обратился Глеб к палачу. — Взять да и отрезать не в меру длинный язык у одного из служителей божьих. Ты сам об этом как мыслишь?

Парамон никак не мыслил.

Губы его тряслись от нестерпимого ужаса, поскольку палач Глеба при всей своей жестокости был чрезвычайно набожен, регулярно ходил в церковь, причащался и исповедовался, и к тому же не забывал жертвовать на ее нужды немалые суммы.

Словом, с богом, который в его понимании был неразрывно связан с церковью, если только вовсе не слит воедино, он до сих пор, как ему казалось, жил в мире и согласии, а тут…

Но за него ответил отец Николай.

С неимоверными усилиями он пытался приподнять свое избитое тело, шепча:

— В искушении никто не говори: бог меня искушает, потому что бог не искушается злом и сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью.

— Пусть будет так, что я сам искушаюсь, — почти весело уступил Глеб и, с ненавистью глядя на оказавшегося столь непокорным божьего служителя, посуровевшим голосом отрывисто бросил Парамону: — Гвозди мне и молоток!

Видя, что палач мешкает, просительно и жалко глядя на князя, он прикрикнул:

— Ну! Живо!

Многолетняя привычка к безусловному повиновению вместе с ужасом при виде таких самолично учиняемых князем зверств сыграли свою роль, и вскоре Парамон уже держал в трясущихся руках гвозди и молоток, боязливо протягивая их Глебу.

Тот придирчиво взглянул на них, удовлетворенно хмыкнул, оставшись доволен осмотром, и приказал:

— Их пока подле ног моих оставь, а сам подсоби служителю божьему подняться. Видишь, попу сил не хватает. Видать, занемог чего-то. — И распорядился вдогон: — Да к стенке его прислони, чтоб не завалился. — Он медленно нагнулся, выбрал два самых длинных, сантиметров по двадцать, гвоздя, в другую руку взял молоток и шагнул вперед, скомандовав палачу: — Руку правую у него подними в сторону и прислони к стене покрепче. Вот так и держи.