«Но не из праздного же любопытства, — попрекнул он себя. — Как иначе я смогу узнать все о своих будущих врагах. — И неожиданная мысль пришла ему в голову: — А доживу ли я сам до встречи с ними? — И Чингисхан честно ответил: — Не знаю. Никто из нас не бессмертен, но достаточно и того, что мои сыновья до этих времен дожить должны. Мне же пришла пора потрудиться не столько во имя себя, сколько во имя грядущего, во имя будущего своих детей».

А ему самому не так уж много и надо в этой жизни. Щепоть хорошо разваренного плова, глоток-другой пенного кумыса и удобная обувь, чтобы не беспокоили застарелые мозоли. Но ради сохранения своего рода приходится заботиться и о землях, которые пока еще далеко.

И весной года цзи-мао[83] начался великий огненный поход стремительного Джэбэ-нойона и Субудай-багатура. Один за другим заполыхали в пламени пожарищ города северного Ирана: Мерв, Тус, Нишапур и другие. Очевидно, обильный аромат паленого человеческого мяса приятно щекотал ноздри монгольских богов, а их уши радостно внимали стонам беззащитных жителей, рыданиям женщин и крикам убиваемых детей, ибо они даровали своим любимцам одну победу за другой.

Но одноглазый Субудай[84] продолжал недовольно хмуриться, памятуя о том, что им не удалось выполнить первую задачу повелителя всех земель и народов — найти хорезмского шаха Мухаммеда. На привалах он только насмешливо хмыкал, заслышав бахвальство своего более молодого сотоварища, и всегда находил повод для тонкой издевки. Для него это не составляло особого труда, потому что именно Субудай был в числе тех немногих, кто знал настоящее имя этого тайджиута. И не то, которым назвался он сам, попав в плен Чингисхану после битвы у реки Онон[85]. Не-эт. В имени Чжиргоадай как раз не было ничего зазорного, а вот еще одно, которого Джэбэ сильно смущался, не знал практически никто. Правда, Субудай тоже никому его не выдавал, держа в строгом секрете, но, оставаясь наедине, не упускал случая назвать его Хуром[86].

Злясь на одноглазого, Джэбэ старался показать свое превосходство во всем остальном, иногда чрезмерно горячась и проявляя излишнюю нетерпеливость. Неудивительно, что он заторопил Субудая в первый весенний месяц года Дракона[87] сниматься с зимней кочевки, которой стали окрестности города Рея, и поспешить к Азербайджану, где их вновь ждала богатая добыча и много-много податливых, покорных пленниц, которых так приятно насиловать, с наслаждением вдыхая дым свежих пожарищ.

И с каждым днем расстояние между монгольскими туменами и южными русскими княжествами неумолимо уменьшалось, хотя пока еще оставалось достаточно велико, и монголов от Руси отделяли не только бесчисленные версты половецких степей, но и отроги могучего Кавказа.