— Мы уже стали ждать, что нас тоже порешат вслед за дедами та бабками, але мы татарского звычая не знали. А разбили нас на такие гуфы (тут юный литвин грустно улыбнулся), чтобы разделить на тех, которые до разного дела пойдут и за разную цену разойдутся. Старых побили, тому, что они бы до Крыму не дошли, а коль дошли бы, то кто бы за них хоть акче дал. Крепких мужиков и парней на галеры гребцами продали бы. Ну, куда девкам в турских землях попасть придется, милостивый пан знает. Потом татары жребий метали, кому кто достанется — продолжил слуга.

Пан кивнул важно, но при этом с тревогой вспомнив, что понятия не имеет — что здесь почем и какие тут деньги в ходу. Единственная серебрянная чешуйка, полученная за медвежье мясо малоинформативна.

— Аге ихнему, звычайно, побольше, а между прочими делилось поровну, только у каждого добыча разная. Ну, чтобы никому обидно не было. Если ему красной девки не досталось, так хоть для галеры годный раб будет. Моим хозяином стал Узун-Ахмед. Невысокий такой татарин, в летах уже, на щеке шрам, но сила в руках огромная. Так, помню, взял меня за плечо, что испугался я, что сломает его, как щепку.

Кормить нас не кормили, зато по десятку враз к речке водили, чтобы напились аж до утра, потому как до утра на речку не отведут. А кто сам пойдет, того из лука сразу застрелят. Как татары стреляют, мы уже насмотрелись, так что сразу поверили. Пока до утра дожили, я уже не рад был, что татары меня еще в Мохнатине не убили…

А спозаранку случилась Божья милость. Погнали нас, а на переправе через речку Десятуху, догнал татар его милость подстароста пан Остафий Долежецкий с загон-отрядом, век за его Бога молить буду, чтобы ему во всем счастилось. Те, кто до брода еще не дошли, те и остались живыми, да не отуреченными, а кого первым погнали, тех уже отбить не удалось, и что с ими сталось, только Матка Бозка знает… Меня с иншими в хвосте гнали, тому я и татарской ласки пробовал только день да ночь, а маму с сестрой от меня Десятуха отделила. Раньше хоть во сне их инде видел, а сейчас уже и нет.

Служка замолчал и глядел как бы внутрь себя, словно вспоминая этот день, когда его жизнь сломалась, как щепка в руках.

Паштет решил прервать молчание.

— А что дальше было?

— Да ничего не осталось и не було, паночку. Хата наша погорела, худобы тоже не збереглось. Отца так и не нашли, и какая его судьба була — невядомо, инших в полон угнали, и остался я в чем был и с чем был, только волосяного аркана шматок в руках. Даже на конец Иудин того огрызка не хватило бы — пожал плечами слуга.