— Вы, милостивый пан, ведаете, что на кол сажать-это такая казнь, что особого уменья требует. И, если кат его мает, то казненный дня три еще живет и постоянно своего бога молит о милости все эти муки прекратить. А смерть все не приходит и не приходит. Большое искусство — так человека на кол сажать. Говорят, что не во всяком воеводстве такой кат есть, а у прочих жертва быстро помирает. А у пана Должинского часу было обмаль. Потому татарам просто острую жердь вогнали, да так, чтобы они после того не выжили. А сколько им еще зубами скрипеть, або от боли волком выть-то не наша справа. До завтрашнего света не дотянут и гаразд. И скажу я вам, паночку, когда глядел, как их казнили, душа моя милосердия не чуяла, а только бажала, чтобы не умерли они сразу, а хоть до вечера корежились. И ще бажав бы Узун-Ахмеда на такой жердине видеть, но тому счастье пришло помереть быстро и как человеку, а не как он заслужил, сын жабы и гадюки. Потим я священника на исповеди спытав, не грех ли это — так думать? Отче подумал и сказал, что если это и грех, то невеликий и прощению Божьему подлежит. Я еще долго хотел кату в ученики пойти, та навчитыся цей справи, щоб татары у меня так долго с жизнью расставались, и им часу хватило проклясть не только тот час, когда в наезд собрались, но и когда в магометову веру вошли и на свет Божий народились!

Голос Нежила аж зазвенел от сдерживаемых эмоций, но ненадолго. Потом он увял и буднично сказал, что в учение к кату он бы пошел, но кто его слабосильного-то возьмет? Чтобы все казни и муки проделать — сила нужна, а иногда казнят или мучают сразу нескольких. Если же его на место ката поставят кому-то плетей всыпать, то он свалится от усталости раньше, чем наказанный. А меч для казней больше него самого потянет.

Паштет только смог подумать про тайны здешних душ — как много всякого в них скрывается, только успевай челюсть с пола отпавшую подбирать. И как-то прочитанные им раньше романы и просмотренные фильмы ему показались простенькими детскими комиксами, что ли.

Пора было вставать, в который раз подумал Паштет, но прокрастинация была сильна.

— Герр фон Шпицрутен? — раздалось над ухом.

— А? — удивился Паша — И тут же поправил говорившего: "Фон Шпицберген!".

Оказалось, за болтовней пропустил подошедшего тихим шагом солдапера. Незнакомого, но на первый взгляд — матерого. Похоже — немца, потому как из короткого лаяния на этом самом языке, которым впору браниться, понял — герр гауптманн уже ждет герра доктора.

Чувствуя себя немножко как перед висилицей, Паша гордо встал, захватил мешок с медикаментами и пошел за этим мушкетером. А чтобы было не так тошно, начал про себя распевать залихватскую ковбойскую песенку с непонятными словами. Получалось в переводе что-то этакое: