Повозились все, посуетились, поколготились — и опять завалились спать, как ни в чем ни бывало, только караульных парами поставив. Спокойные люди, черта лысого их проймешь. Разве что Хассе церемонно поблагодарил — если б Паштета закололи, он бы следующим под нож попал, да Гриммельсбахер с Шелленбергом очень внимательно таращились на Пашкину двустволку, дивясь, как это он ухитрился выстрелить, вскочив ото сна и не разжигая фитиля. Ну и пронырливый Маннергейм тоже что-то уж больно много вопросов задал.

Сам попаданец после такого пробуждения уже ни в одном глазу сна не чуял и сидел, разглядывая трофейный кинжал — длинный, обоюдоострый, с костяной ручкой. Грудь сильно болела, хоть и спас бронежилет, а удар был силен. Гляди еще — не поломалось ли ребро! Потирая грудь, глядел на все отчетливее видный забор, дрыхнувших солдат и на сваленные кучей полуголые трупы. Видать, небогатое тут было житье, мигом поснимали с покойных и обувку и одежку, что поценнее.

Не к месту в голову лезли всякие дурацкие мысли, вроде такой, что если бы снял бронежилет, то уже бы и помер, а татарин бы его убил почетно, заколов. Помнил Пауль, что у восточных людей это четко отличается — колют только в бою и только достойного врага, а глотку резать — это для барана хорошо или для позорной смерти, чтоб опять же — как барана, а не человека. И еще удивлялся себе — по всем фильмам и разным книгам он должен был блевать, стенать, вопиять и переживать, что убил себе подобного и потому в душе должен был бы наступить ужасающий раздрай и полная жопа, ибо человеческая жизнь — священна!

Ничего подобного не было. Только люто захотелось жрать и пришлось жевать найденные в сумке камарада твердые ломтики сушеной конины. Пара сухарей позволила немного разнообразить это ночное пиршество, после которого пить захотелось не менее сиьно. Выдул полфляжки, размышляя — почему нет припадка рефлексий и покаяния? Валявшийся неподалеку труп ночного гостя был каким-то несуразно маленьким и плоским, одет бедно, халат потертый, рваный, сношенные прохаря из кожи, штанцы с заплатами и монет в поясе было смешное количество. Гопник какой-то, а не враг, по внешнему виду судя. А ведь чуть не зарезал. Паштет поежился — собирался на ночь рассупониться и спать вольготно, накрывшись ватничком, но Шелленберг очень неодобрительно уставился и показал тремя жестами, что ночью могут прилететь стрела или уйти сапоги. Потому, глядя на компаньонов, лег в полной боевой готовности, только сапоги чуток приспустил, чтобы ступням в широких голенищах повольготнее было. Спасло жизнь, как оказалось.