Присели передохнуть на станину пушки. Ноги свинцом налились и разболелось плечо — чертов ночной гость долбанул кинжалом все-таки сильно, может даже и повредил сустав или ключицу попортил. Остальные воины тоже сели, кто где стоял.

Но не все — Гриммельсбахер и пара таких же проходимцев шмыгнули в орудийный промежуток перед щитами, распихав не без труда завал из мертвецов и умирающих. Сотник стрельцов — коренастый, бородатый мужичина с колючими глазами, поглядел на это хмуро и неодобрительно. Подошел, как бы безотносительно выговорил в воздух длинную тираду из которой Паша понял не больше половины. Получалось, что этому офицеру по душе пришлась четкая и слаженная работа пушкарей и его люди по-прежнему прикрывать будут немчинов, но лазить за забор не надо — раненых много, а взять чего полезного не получится — татары пустили первым делом самых убогих и бедных своих вояк. Типа вымотать русичей, а вот дальше пойдет народец посерьезнее, потому торопиться не суразно.

Хассе кивнул в ответ. Потом пожал плечами и изобразил физиономией вполне себе международное выражение: "Что с дураков возьмешь?" Сотник поморщился опять укоризненно, но спорить с чужеземцами не стал, сказал только, что татарове вскоре вновь полезут, поменяют побитые отряды на свежие — и полезут. Без пороха им никак. И назад не солоно хлебавши — тоже. В прошлый год Москва сгорела, толком не пограбили в пожарище-то. А рабы не так дороги, мала нажива на всю орду. Если и этот раз не разживутся богатством — будут совсем нищими, а им и султану дань давать и самим на прокорм. Так что — полезут. Скоро. Деваться им некуда. Кремль брать надо.

Паштет навострил ухо. Этого москвича он понимал более-менее, хотя почти половина слов была либо незнакома, либо вроде знакома, но по смыслу не подходила. Вот вроде как с сербом говорить. Хотя, конечно, понятнее, чем с сербом.

Старательно подбирая слова и пару раз прибегнув к помощи старшего канонира, который, как ни странно, русскому разумел лучше, Паша не удержался и спросил:

— Что это за ухари? Головорезы? Зачем явились ночью? — и показал на трупы визитеров.

Ответ удивил — потому как сотник презрительно скривил волосатую физиономию и вроде как собирался даже плюнуть, потом видно передумал — жажда уже донимала не только немчинов.

— Убожие.

Фон Шпицберген опять не понял. Тогда совместно ему втолковали, что полезли самые бедные, которым после штурма не получилось бы добыть трофеев — потому что их никто бы не пустил вперед, а и пустили бы к дележке у них кроме ножей может и нет ничего, дубье какое — нить и все. Вот и рискнули.