В связи с обострением обстановки в городе извозчики все куда-то подевались, поэтому мы с Савкой двинулись по заснеженной Москве пешком с Покровского бульвара домой — на Ермолаевский.

Вечерний город производил удручающее впечатление: пустынный, холодный и злой…

Именно «злой»: ощетинившийся штыками многочисленных патрулей, пугающий темнотой неосвещенных переулков и бельмами заколоченных магазинных витрин.

Жизнь в Москве как будто замерла, спряталась и затаилась…

Напряжение буквально висело в морозном воздухе…

Пробираясь через сугробы в свете редких горящих фонарей и окон, я чувствовал себя неуютно. Было какое-то нехорошее предчувствие.

Гадкое и необъяснимое…

Так мы с Саввой и шли — от костра к костру, у которых грелись солдаты, жандармы и городовые, в преддверии комендантского часа расставленные на основных перекрестках и площадях.

4

4

Я проснулся и резко сел на кровати: за окном злобно завывала декабрьская вьюга…

Бах! Бах!

Выстрелы разорвали ночную тьму.

И вновь: — бах!

Едва осознав происходящее, бросаюсь одеваться и с пистолетом в руке выскакиваю в гостиную: весь дом уже на ногах.

У лестницы стоит отец в своем любимом бархатном халате с охотничьим карабином в руке. Матушка в накинутом на плечи платке тщетно пытается удержать Федю от благородного порыва защищать родовое гнездо:

— Федор, изволь сейчас же идти в свою комнату!

— Что там? — спрашиваю отца.

— Не знаю… Стреляют совсем рядом…

По лесенке, бухая сапогами, взбежал запыхавшийся Савка — ворот гимнастерки расстегнут, поясной ремень с кобурой нагана перекинут через плечо.