Собственно говоря, Бежецкий предполагал, что и среди сторонников мало кто верит в истинность его намерений до конца, считая либо бесшабашным смельчаком, либо скрытым честолюбцем — этаким Наполеоном Бонапартом образца 2003 года. Кое-кто из гвардейцев еще в Арсенале отпускал шуточки относительно свершившегося почти что ровно двести лет назад переворота 18 брюмера, похоже, намекая на то, что в каждой шутке есть доля шутки… Какие еще мысли роились в головах опьяненных победой гвардейцев, Александр не знал, и это беспокоило его больше всего.

Солнце неумолимо опускалось, а противостояние все оставалось на мертвой точки…

* * *

— Глядите сами… — Князь Ольгинский протянул «светлейшему» бинокль и подвел к заложенному на две трети от пола мешками с песком окну, возле которого дежурил здоровенный детина в каске и бронежилете поверх серого комбинезона, наблюдавший за перемещениями противника по Дворцовой площади через мощный оптический прицел снайперской винтовки. — Поверьте мне, что точно такая же картина наблюдается по всему периметру зданий. Извините меня, Борис Лаврентьевич, но дальнейшее пребывание ваше во дворце смахивает на сумасшествие.

— Где же выход, Владислав Григорьевич? — Челкин даже не попытался поднести оптический прибор к глазам и теперь стоял перед невысоким, одетым в неброский цивильный костюм шефом дворцовой службы безопасности, жалко крутя его в руках. — Вы считаете, что настало время?..

Владислав Григорьевич Ольгинский остался одним из тех немногих во дворце, кто не потерял головы и сохранил способность к рациональной умственной деятельности, если не считать, конечно, рядовых защитников, свято веривших в то, что отстаивают правое дело и обороняют от «супостата» в лице богомерзких бунтовщиков священные особы государя, государыни и цесаревича, готовясь, не раздумывая, отдать жизнь за Помазанников Божьих. Не все из них, конечно, думали именно так, но, если не перебежали на сторону неприятеля и переоделись по обычаю православных воинов, идущих на смерть, в чистое, держали свои сомнения при себе, оставаясь верными данной императору присяге. Если же говорить о свежеиспеченных царедворцах светлейшего, частью попрятавшихся по многочисленным закоулкам дворца и сидевших там тихо, будто сторожащиеся кота мыши, частью попытавшихся позорно бежать и перехваченных инсургентами, то из них сейчас при Борисе Лаврентьевиче, исключая Ольгинского, осталось всего два: генерал от кавалерии Селецкий и министр народного образования Дорневич. Увы, первый, приняв изрядно для храбрости (или чтобы пересилить страх перед неминуемой расправой) теперь, еще больше напоминая Дон-Кихота, воинственно размахивал тупым палашом перед горсткой офицеров Генерального штаба, под шумок перебравшихся во дворец, пока повстанцы брали их «контору» под контроль, побуждая их тут же идти в атаку на бунтовщиков, дабы разметать их по-молодецки, а второй, будучи профессором истории Санкт-Петербургского университета, просто решил дождаться конца драмы при любом раскладе, чтобы оставить для потомков правдивое ее описание (позднее он так и поступил, снискав себе всеобщую славу беспристрастного летописца и просто мужественного человека).