Мы стали чаще останавливаться, из-за одышки профессора Ван Хельсинга, которая, несмотря на то, что сам он это отрицает, не совсем вызвана разреженным воздухом из-за нашего подъема в горы. Судя по моей карте, сегодня мы поднялись на высоту выше полутора тысячи метров.

Наблюдая за Люси, заботящейся о своем отце, я увидел ее для себя в новом свете; то, как она нежно оказывала ему помощь, демонстрировало ее заботу и способность чувствовать боль другого, чего я раньше в ней не замечал, женскую сторону неистовой Амазонки, в образе которой она обычно представала. То обстоятельство, что эта женщина сочетала в себе все эти стороны в такой весьма ей идущей и привлекательной форме, лишь усиливало мою страсть. То, что было до этого, должен признаться, возможно, являлось скорее страстным увлечением, мгновенной юношеской влюбленностью, если хотите, вызванной такой близостью в столь уязвимый для нас обоих момент. Но теперь моя любовь к ней повзрослела, возмужала и окрепла, по мере того, как я узнавал об этой женщине все больше.

Как выразить ей это новое эмоциональное состояние — вот вопрос, на который я должен буду ответить. И поскорее. Пока Люси и Князь вновь не окажутся вместе.

Днем мы сделали привал в густой роще корявых, терзаемых ветром сосен. Доктору Ван Хельсингу пришлось помогать даже сесть, и мне было видно, что и Люси тоже выбилась из сил. Я тоже устал, все мышцы ныли, лодыжка распухла. Но более всего меня мучило то, насколько непродуктивными до сих пор оказались все наши поиски.

Люси согласилась со мной. Она стала умолять профессора:

«Прости, папа, мне очень жаль, но все наши усилия оказались бесполезны», сказала она ему. «Завтра мы покидаем горы и найдем какое-нибудь место, где ты сможешь отдохнуть. После чего мы сможем пересмотреть наши планы».

«Мы никогда не найдем цыган, блуждая неведомо где, как три слепые мыши, профессор», добавил я.

«Цыган ты не найдешь», снова начал свою эпиграмму профессор.

«Они найдут тебя», ответил ему чей-то голос из тени деревьев.

К нашему крайнему удивлению, вскоре из тени к нам вышел на свет божий и сам сказавший эти слова. Это был Успенский, цыганский вожак, с которым мы познакомились во время спасения из поезда его людей.

Он свистнул, и из-за деревьев и скал показалось еще с десяток вооруженных цыган. Каким образом мы оказались ими окружены со всех сторон, никоим образом это не заметив, я до сих пор не понимаю. Я не видел и не слышал, чтобы они к нам приближались.

Нас повели обратно тем же путем, каким мы пришли, примерно с километр, по той же тропе, цыгане избавили нас от рюкзаков. Благодаря этой небольшой любезности с их стороны я почувствовал значительное облегчение, и шагать мне стало так легко, что я забыл о страданиях, которые испытывал всего несколько минут назад.