Голота вздохнул:

– Господи, милостив буди новопреставленному рабу Твоему… И прости его… Потому что только Ты умеешь прощать, а нам дай быть похожими на Тебя!..

Он медленно прошел через прихожую, забрал свою шляпу с вешалки, снял галстук, намотал его на руку, чтобы не оставлять отпечатков, и открыл замок. Потом задумался, горько усмехнувшись своей предосторожности, размотал руку и вышел, спокойно закрыв за собой дверь.

Город захлебывался в рассветной сырости. По улицам деловито спешили первые трамваи, а по тротуарам шагал ранний рабочий люд.

Андрей выглянул из арки двора, прочертил взглядом маршрут и уверенно направился в сторону перекрестка. Несмотря на перипетии и трудности последних дней, он чувствовал себя легко, словно тяжелейшая ноша свалилась с плеч. Тело рвалось вверх, забыв о притяжении, а душа сладким рефреном твердила: «Я невиновен… Я невиновен…»

Единственное, от чего можно было сойти с ума – он совершенно не знал, что делать дальше. Мысль об индульгенции и восстановлении справедливости исчезла почти сразу, как появилась. Даже письменное признание Бабицкого ему бы вряд ли помогло. Он же труп! Его, конечно, могут реабилитировать, но посмертно. Вести жизнь загнанного зверя было невыносимо. Уехать туда, где его никто не знает и не помнит, а потом все равно вздрагивать от каждого телефонного звонка или стука в дверь, бояться людей и теней, притворяться и играть ежечасно – тоже не выход.

Решение нужно было искать, не откладывая. Но оставалось последнее дело, которое держало Голоту в Петрозаводске. Не завершив его, не исполнив то, из-за чего терзался и страдал, находясь еще в камере смертников, он не мог начинать новую жизнь.

Андрей шел по утренне-серым улицам карельской столицы, вдыхая полной грудью морозный, но такой сладкий воздух свободы, и… плакал. Слова – самые важные и бесконечно тяжелые – просились наружу. Кто придумал, что слово – пыль? Какой циник посмел делить жизнь на слово и дело? Слово – и есть дело. Именно поэтому «вначале было Слово…». Мы убеждаем себя, что не верим словам, а сами ждем их. С надеждой и страхом. Когда уже ничего не остается – мы ждем слово. Мы скорбим словом и словом утешаемся. Мы знаем, что словом можно убить и воскресить, но не понимаем этого знания, пробуем его на прочность, ищем ему доказательств. Слово – отражение души. А человека делает человеком вовсе не труд, а душа и слово…

Когда на площади Гагарина башенные часы пробили восемь, Голота сообразил, что, не торопясь, прошел пешком полгорода. Он ухватил за ранец пробегавшего мимо мальчишку: