Веста печально покачала головой:

– На Хойту может попасть только Андрей Голота. И… еще один человек.

Недельский вздрогнул.

– Какой человек?

– Его дочь.

– У Голоты есть дочь? – начальник СИЗО округлил глаза.

– Я устала, – вздохнула женщина. – Можно мне вернуться в камеру?

– Еще один вопрос. – Недельский сложил руки на груди. – Все эти байки, вся эта мистика про старуху в саване – откуда?

Веста пожала плечами.

– Душа человеческая будет маяться и страдать, пока не получит прощения…

Начальник СИЗО нахмурился. Разговор не получился. Ни на один вопрос он не получил вразумительного ответа. Кроме, пожалуй, одного…

– Правильно ли я понял, – он повысил голос, – что сокровища острова доступны лишь Голоте и его неведомой дочери?

Веста закрыла глаза и вдруг, покачнувшись, сползла со стула на пол.

Недельский некоторое время постоял над ней, повернул ботинком ее голову, потом подошел к столу и надавил кнопку звонка.

– Ну, разумеется, – буркнул фельдшер, приведя женщину в чувство и захлопнув саквояж, – она беременна…

Начальник СИЗО нервничал, поглядывая на часы. Беседа с полоумной женщиной не шла у него из головы. Самое правильное было – посмеяться над болезненным бредом арестованной. Но Недельскому почему-то было не до смеха. Ее странные речи, туманные фразы крутились в его сознании, как ручка арифмометра, которая после многократного вращения выбрасывает в окошке точный, сухой результат. В этом беспорядочном движении толкались, налезали друг на друга обрывки сказанного: «Что вы знаете о судьбе?..», «У мечты нет биографии…», «Одно важное дело, и я уйду…», «Без прощения жизни нет…», «Только Андрей Голота…», «И его дочь…».

В тот момент, когда почти смолкло стрекотание невидимого арифмометра и в узком окошке уже выстраивался итог, в кабинет вошел Кумакин.

Недельский поднялся ему навстречу.