— Рим великодушен, Рим обращается с Иудеей очень мягко. Мягче, чем с другими провинциями. Если разобраться, то и налоги, которых требует Рим, не так уж высоки. Но вооруженные объединения ваших «Освободителей Израиля», которые были, как будто бы начисто уничтожены, снова возродились по всей стране, и растет их недовольство и подстрекательство. В Иерусалиме дело дошло даже до бурных, но к счастью еще не кровавых, демонстраций. На дорогах же страны римляне, появлявшиеся без военной охраны, подвергались нападениям, их забирали в плен в качестве заложников. Мы не понимаем, чего они добиваются. Как вы считаете, юноша?

— Наш народ вправе защищать себя от угнетателей и поработителей, захвативших своей силой страну предков. Захвативших наш дом, и требующих смирения и благодарности за это. Нелегко праздновать освобождение из египетского плена, когда, сегодня, при каждом слове, и действии, чувствуешь на своем затылке римский кулак. Быть сдержанным в Риме, немудрено, но это невыразимо трудно в стране, избранной богом, где пребывает бог, в стране Израиля.

— А вы знаете, что всего лишь двух легионов хватило на то, чтобы утвердить римский строй в огромном богатом Египте, с его древней культурой. А в отношении германцев, нравом более свирепых, чем дикие звери, Рим обошелся четырьмя легионами, и теперь любой гражданин может путешествовать по эту сторону Рейна и Дуная так же спокойно, как и по Италии. Разве все народы, населяющие землю, не стоят теперь на почве фактов? — Клавдий Фракиец, этот маленький старичок, с хищным взглядом, вздергивал плечи и вновь опускал их, выражая всем телом бессмысленность сопротивления Риму, и насколько безнадежна всякая попытка восстать против римского протектората. — Греки, пожелавшие некогда самоутвердиться вопреки целой Азии, македоняне, и их Александр, посеял первые великие семена мировой империи. Разве теперь не достаточно было бы всего-навсего двух тысяч обычных римских солдат, чтобы оккупировать обе страны? В вашей Иудеи, на сегодняшний день, живет до трехсот пяти различных племен, имеются превосходные естественные крепости, она сама производит все нужное ей сырье. И с помощью всего тысячи двухсот человек, столько же, сколько в этой жалкой стране городов, разве не сможет Рим подавить в ней малейшую мысль о восстании? Так зачем вы пытаетесь увидеть в нас демонов, которых непременно нужно истребить, против которых вы желаете восстать? Вам просто нужно смириться со своей участью, с неизбежным, и покориться, как покорились другие.

Нахум пытается сломить его аргументы, защищает свою тактику. Он говорит резче, чем хотел бы. Но от былой уверенности не остается и следа. Что он может противопоставить ему? Что может предложить Иудея Риму? Клавдий Фракиец бьет наотмашь своей суровой логикой и силой, против которой у Нахума есть лишь слепая вера. Вера, которая Фракийцу кажется нелепой иллюзией для иудеев. И весь разговор, словно бы уходит в никуда, являясь по сути ненужной дискуссией, которую день за днем проводят старики в трактирах. Покорится и сдаться — вот и все, что требует Рим, не уступая ни чем взамен.