– Да. Почему вас до сих пор не расстреляли?

– Не знаю… Наверное, все служители занимаются другими делами, поважнее. Мое-то пустяковое… Ребенку рукавом сопли утерла, когда он их на кулак намотал. Ох, хотела же еще дома оставить, а он заканючил – возьми меня с собой да возьми. Так и не стало у меня… Патрулю на глаза попался, дурачок. Да и я хороша, надо же было с подтиранием лезть, и не схватили бы меня…

Она шмыгнул носом, и Максим подумал, что сама женщина, видимо, также подхватила простуду – или от сына, или из-за этаких сырости и холода, что царили в подземельях. Он хотел отодвинуться, чтобы и самому не заболеть, но силы куда-то испарились или замерзли вместе с мышцами. Впрочем, холод его пока не беспокоил.

– А вы-то как тут очутились, сударь? Можно я к вам на колени сяду, больно уж скамейка холодная… Благодарствуйте, сударь.

Она была тонкой, легкой как девочка и совсем застывшей. Наверное, и выглядела она лет на шестнадцать-семнадцать – вот только беспросветный мрак не давал Максиму увидеть ее, только почувствовать. Легко умирать, когда не оставляешь после себя беспризорных детей, оттого и рассказала она о своей беде без всякой боли. Или же это долгое ожидание и телесные муки вытравили у нее из души всякие переживания о себе и ребенке?

– Я вытащил из горящего дома свою дочь, – вздохнул он. – А она была уже мертвая…

– Дурачки мы оба, – хихикнула девушка.

– Согласен с вами, сударыня, – мягко улыбнулся барон. – Вы могли бы родить еще много детей, а я… Наверное, тоже мог бы жениться.

– А вы уже много раз?… – Она подняла голову, и Максим почувствовал ее землистое, на удивление теплое дыхание на лице.

– Много.

– А давайте будем думать, что я ваша последняя жена, а вы мой последний муж, – загорелась женщина. – Представим, что мы сидим на диване в гостиной – у вас была когда-нибудь гостиная? – смотрим в окошко на небо и считаем облака… Ну, глаза закрыли? А то как представите? – Она вдруг легко рассмеялась, и смех ее гулко и стыло прозвучал в камере. – Сидим и смотрим, а вы меня вот как сейчас обнимаете, и скоро вечер, впереди теплая постель и жаркие поцелуи. Любовь, конечно.

– М-да… – хмыкнул Максим. – А над нами на самом деле не потолок камеры, а ночное небо, и оно затянуто тучами так плотно, что совсем не видно звезд. Только если очень сильно прищуриться, разглядишь. Такие красные точки. Они кружатся, словно в праздничном танце, мерцают…

“Тьфу ты, что за чушь лезет на язык, – одернул себя барон. – Очень уж на синематограф смахивает, да где только ты камеры увидел? Актеришка”. Вместо того, чтобы выплескивать слова на благодарную слушательницу, он стал перекатывать их в голове, выстраивая в бессвязные предложения-мысли. Словно черная пустота в камере требовала заполнить себя хоть чем-нибудь, пусть эфемерным и бессмысленным вроде непроизнесенных слов.