—  Не в чем мне каяться, юрод. Нет моей вины в тех дея­ниях, кои мне в упрек ставят. Не звал я ворогов на Русь'.

—  Гордыня, гордыня это в тебе говорит. Не слушайся ее, боярин. Вспомни, что рек тебе фрязин, православную веру приявший,— подвывал юродивый.

Глаза Висковатого удивленно блеснули. Конечно же он помнил разговоры с синьором Константино, помнил и как тот предупреждал его, можно сказать, предрекал, что будет, если царский печатник поступит по-своему, вопре­ки здравому смыслу... Но откуда этот юрод знает... Погоди-погоди. Показалось ему или и впрямь?..

Он прищурился, пристально вглядываясь в лицо — знакомое и в то же время незнакомое.

— Откуда?! — только и выдохнул он.

—  Богу все известно! — зычно выкрикнул юродивый, поднял руку с двумя вознесенными перстами, победонос­но потряс ею и торжествующе оглядел стрельцов,— Все! — громогласно повторил он.— Бог зрит, что ты не полно­стью погряз во грехе, и сызнова шлет тебе слово свое: по­кайся и очистишься.

Вторая рука Мавродия меж тем скользнула к губам, словно желая вытереть их, но вместо этого на одно-един­ственное мгновение воровато приложила к ним палец. При этом блаженный хитро подмигнул узнику.

— Поведай о грехах своих, очисть душу пред Страш­ным судом! — с новой силой заорал юродивый и радостно возопил: — Услышала мой глас душенька его, услышала! И впрямь покаяться решила! — И тут же последовала ре­шительная команда стрельцу, шедшему в двух шагах сза­ди: — Ну-ка, отойди, добрый человек. Али не ведаешь о таинстве исповеди?

Стрелец заколебался, не зная, как поступить, но тут юродивого вновь поддержал десятник:

— Отыди, отыди, Калина. Исповедь — дело святое. Опять же и Григорий Лукьянович дозволил, так что неча тут прыть попусту выказывать.

— Допрежь того, яко откроешь мне душу свою, дай длань на главу тебе положу да очистную молитву зачту.— Во как я загнул.

Нуда, я. Прошу любить и жаловать — новоиспеченный юродивый Мавродий по прозвищу Вещун. Третий день пребываю в этом имени и этих лохмотьях. Входя в образ, ночевал я тоже, как подобает настоящим блаженным, на паперти небольшой деревянной церквушки Святой Тать­яны, располагавшейся на Великой улице в Китай-городе. Правда, рано поутру был изгнан с нее нищей братией — завсегдатаями этого места. Изгнан, но не разоблачен, по­сле чего, сделав вывод, что маскарадный костюм выглядит вполне прилично и роль мне удается, рванул к Тимофеевской башне Кремля, куда должны были привезти из Алек­сандровой слободы обвиняемых в измене новгородцев и уличенных в сговоре с ними москвичей. Повидаться с Висковатым, правда, не получилось, зато я изрядно порабо­тал на свою рекламу, оправдывая прозвище.