Нет, я и сам за смертную казнь, если она заслужена. От­менить ее в нашей стране мог только блаженный идиот, которому главное — прославиться среди гуманной миро­вой общественности и плевать на мнение большинства собственного народа. Но мучить — это перебор.

К тому же вина нынешних узников, кое-как бредущих по дороге к месту казни,— выдуманная. Таким признани­ям в измене, когда тело извивается от нестерпимой боли, а глаза от нее же вылезают из орбит, и ты готов на все, чтоб получить хоть одно мгновение передышки, да и сама смерть видится избавлением от мук, то есть ожидается не просто с радостью, но и с нетерпением,— грош цена.

Я не хотел соглашаться. Но я не мог и отказать. После недолгого колебания я кивнул, нехотя выдавив хриплое:

— Буду. И расскажу.— Добавив с угрозой в голосе: — Все расскажу. Пусть знает.— И просительно: — А может, покаешься?

Тот упрямо мотнул головой:

— Не бывать шишке на рябинке, не расти яблочку на елке, а на вербе груше. Как ни гнись, а поясницы не поце­луешь. Мало ль чего хочется, да не все можется, потому и...

Он не договорил. Чья-то тень упала на лицо Висковатого, а мое плечо сжала тяжелая властная рука:

— Все, юрод. Кончилось твое время. Теперича царское наступает, так что иди отсель да помолись лучше за право­славные души.

Я огляделся. И впрямь дотопали. Оставалось перекрес­тить на прощание Ивана Михайловича, после чего, шаг­нув в сторону от телеги, я истошно завопил:

— Грядет молонья, ох грядет! Берегися, люд христиан­ский!

И осекся, растерянно глядя на пустынную площадь, открывшуюся перед моими глазами. Народу почти нико­го. Еще бы. Такой жути здесь отродясь не бывало. В цент­ре — большая загородка, внутри которой вбито несколько десятков кольев. К ним вместо поперечных перекладин привязаны какие-то бревна. Возле одного из крестов по­лыхает здоровенный костер, на котором в огромном пив­ном котле что-то кипит. Голгофа какая-то.

Ага, вон и государь. Ишь ты, прямо тебе воин — на коне, да в полном вооружении. Во всяком случае, шлем и копье я разглядел даже отсюда, издали. А кто там сзади, весь из себя и с кривой ухмылкой? Точно, наследничек. Иоанн Иоаннович. Собственной персоной. Совсем еще юный, всего шестнадцать лет, но благодаря папочкиному воспитанию уже вырос в большую сволочь. Следом, как водится, здоровенная свита. А это еще зачем? К чему тут стрельцы-то, да еще в таком количестве — никак не мень­ше тысячи? Лишь когда они окружили всю площадь полу­кругом, я понял — оцепление, чтоб при виде творящихся ужасов толпа не разбежалась. Да и нет тут никакой тол­пы — от силы полсотни наиболее смелых.