—Тогда вот тебе мое последнее пророчество: покай­ся,— твердо сказал я,— Покайся — и он тебя простит.

Висковатый растерянно отмахнулся, не поверив своим ушам.

— Бывает, что и пророки ошибаются,— медленно про­изнес он.

— Бывает,— кивнул я,— Но тут ошибки нет. Нужен ты царю. Очень нужен. Сам посуди, тебя даже не били.

— По лику моему судишь,— усмехнулся он и предло­жил: — А ты бы на спину поглядел. Места живого не оста­вили.

— Были бы кости, а мясо нарастет,— возразил я.— Ко­сти же у тебя целы. Думаешь, Малюта вежество свое проя­вил? Царь повелел. Потому и лик цел, чтоб ты чрез седми­цу мог сызнова с иноземными послами говорить, если прощенье получишь.

—  За что прощенье-то? За то, что не свершал? — горько осведомился дьяк и терпеливо пояснил, как ребенку: — Пойми, синьор... то есть юрод,— поправился он.— Ежели я покаюсь, то тем всю свою честную службу перечеркну, как и не было ее вовсе. И тогда я уже не я буду, а яко тряпка поганая, навроде твоего рубища. Мне после того одна до­рога — в монастырь, ежели я не хочу, чтоб царь об меня са­поги свои вытирал. К тому ж мнится мне, что на сей раз ты промашку дал в своих пророчествах. Все одно — казни предаст. Насладится тем, что сумел-таки в грязь втоптать, а потом...— И непреклонно заметил: — Нет уж. Да и ни к чему оно,— добавил он с какой-то обреченностью.— Устал я чтой-то. Были хлеба, да полегли, были и скирды, да перетрясли, было и масло, да все изгасло, была и кляча, да изъездилась.

Я не успел возразить — он слишком быстро переменил тему, начав расспрашивать о семье. Узнав, что, несмотря на все мои усилия, его жена с матерью по-прежнему пре­бывают на подворье и там же находится его сын, помор­щился, прокомментировав:

— Худая весть. Убьют их теперь. Потерзают всласть, а потом живота лишат.

Я промолчал, не зная, что сказать. Наконец выдавил, что кое-что придумал, только не знаю, получится ли.

—  Получится,— кивнул в ответ Висковатый,— Верю, что получится. Как же иначе,— он натужно улыбнулся,— ты ж ангел. А у меня к тебе одна просьбишка: не уходи допрежь того, как меня казнят. До конца все досмотри. Все полегче, коль знать буду, что стоит сейчас рядышком душа христианская, коя ведает, что неповинен я. Тогда не слом­люсь. А потом, придет время, сыну все обскажешь, как было. Пусть ведает, что батюшка его и в час своей кончи­ны душу не согнул и смерть приял гордо, пред мучителями не склоняясь, а... ежели инако узришь — о том не сказы­вай. Пусть он о моем позоре не ведает.

Ох как не хотелось мне обещать ему это. Понимал, что нельзя отказать человеку в его последней просьбе, но уж больно тяжкий крест она на меня налагала. Я и живоде­ра-то, который, скажем, кошку или собаку мучает, готов до полусмерти отлупить, а тут придется смотреть на люд­ские муки. Смотреть и молчать.