«Точно,— вздохнул я.— Под Старицей я ее и встретил. Все сходится».

А приказчик все расписывал Машины прелести:

—  Краса и впрямь неописуемая,— Он мечтательно за­катил глаза,— Ходит, ровно пава выступает, засмеется, яко дукатом одарит. И сама вся сдобная да пышная...

—  Коса русая? — перебил я, вопреки всему на что-то еще надеясь.

—  Не разглядел под кикой мужниной,— развел тот ру­ками.

— А лицо? Веснушек на лице не приметил? — вспом­нил я увиденную пигалицу.

—      Да что ты, боярин. Ликом она белым-бела, яко снег первый. Ни единого изъяна,— твердо заверил тот, и моя последняя надежда приказала долго жить.

Вместе с веснушками.

Расчет, который со мною произвел в тот же день Иц­хак — я, собственно, приходил за ним,— был честен, но все мои, даже самые мелкие, расходы купец тщательно учел. Не забыл он ни мои нарядные одежды, ни коней, до­бавив стоимость комнаты на гостином дворе, где мы с ним поначалу проживали, и сминусовав еще триста пятьдесят рублей в счет выплаты процентов по тем распискам, кото­рые отыскали у некоторых приказных людей при аресте. По ним мы оказались в должниках у приказа Большого прихода, а с его шустрыми подьячими лучше не связыва­ться — себе дороже.

Словом, на руки мне причиталось не так уж много — тысяча семьсот десять рублей шесть алтын и три деньги.

Перепроверять за ним я не стал — не до того. Оглушен­ный услышанной новостью, я попросту махнул на все ру­кой. К чему теперь мне эти рубли? Да и того, что он насчи­тал, мне все равно с собой не взять — по весу это получа­лось больше семи пудов серебром. Пришлось на пару дней задержаться, пока Ицхак найдет для них выгодное разме­щение. В конце концов он отыскал надежное местечко — в Русской торговой компании, как называлось объедине­ние английских купцов, торгующих с Русью. Взял их у меня некто сэр Томас Бентам на полгода с обязательством выплатить пять процентов с суммы.

Часть остальных денег ушла на покупку дорожных при­пасов, одежды для мальчика и приобретения для него воз­ка с лошадьми. Можно было бы впрячь в возок мою и Андрюхину, но я отказался, оставив лошадь Апостола как ре­зервную — мало ли что может случиться в дороге,— а свое­го коня для себя.

Я вовсе не собирался осваивать искусство верховой езды, просто не хотел сидеть в возке, отчаянно нуждаясь в одиночестве. К тому же чем больше трудностей, тем луч­ше. Когда идешь вечером в раскорячку, а в крестце будто кол, и спину нещадно ломит, а мышцы ног крутит судоро­га от усталости — горечь на душе ощущается не так силь­но. Пускай она не уходит вовсе, но хотя бы отдаляется, и, надо сказать, на весьма приличное расстояние.