– Почему? – спросил Скворцов, из советской делегации единственный, сохранивший более-менее спокойное выражение лица. По виду Вознесенского можно было предположить, что ещё пара слов, и он вцепится в лацканы щербининского пиджака, как когда-то в своём будущем он сделал с одним наркомом.

– Управляющая система всегда должна быть сложней управляемой, – с готовностью повернулся к нему Щербинин, – иначе неизбежна деградация управляемой системы ниже уровня сложности управляющей на момент перехвата управления. Как показал опыт развития нашего мира, даже равносложность систем не обеспечивает их дальнейшего развития, если из отношений сотрудничества-соперничества они переходят в отношения управления-подчинения.

Ответом было молчание. «Ну, что ж, – подумал Алексей, – предъявы сделаны, рамки обозначены, работа начинается»

– Нам надо обсудить ваши «предложения», – не удержался от издёвки Вознесенский, после паузы захлопнув лежащую перед ним папку и поднимаясь из-за стола.

– Завтра в то же время? – спокойно спросил Щербинин.

Шеф Госплана кивнул на ходу, не поворачиваясь.

– Поехали, – дал отмашку своим Михаил.

Уже устроившись в удобном кресле бизнес-салона «Hiace», Алексей решился снова спросить напряженно молчащего Михаила.

– Зачем так круто было начинать?

Как только они вышли из конференц-зала, лицо Щербинина приобрело выражение человека, вдруг почувствовавшего приступ застарелой болезни – не сильно болезненной, но в чём-то очень неудобной для её носителя. Он отмахнулся в холле от вопроса Мишина и глядя куда-то в пространство перед собой, быстро шёл к микроавтобусу. Делегация, все шесть человек, семенила следом на манер прогулки какого-нибудь мафиозного клана – босс впереди, за ним тесной группой все остальные.

Правая щека Михаила дёрнулась, он, не отрывая глаз от тонированного стекла, начал объяснять, тщательно подбирая слова.

– Они не понимают, что у нас происходит. Искренне не понимают. Я пытался объяснить Вознесенскому, наверху, что мы, уже, не совсем они. У нас другое общество. Не потому, что мы предали, – он качнул головой, машина вывернула из ворот резиденции на пустую улицу, – дело социализма, перешли на капиталистические рельсы развития. Нет, не поэтому. Если даже сюда попал Харьков из восьмидесятого года, проблем не было бы меньше. Они только бы растянулись бы во времени ещё на год-два,

– Так в чём же дело? – спросил кто-то с заднего дивана.

– Хотя бы по такой причине – ещё в семидесятые годы Советский Союз прошёл демографический переход. Детей в семье стало не больше двух, а сколько было перед войной?