Марко выдохнул и вырвался из пелены сна, потянувшись назад, в явь, сначала вынимая лицо из тумана, ощущая, как молочнобелые нити тянутся за ним вслед подобно паутинкам, не отпуская его наружу; чувствуя растущее раздражение, повёл плечами и потянулся из плена всем существом, встряхиваясь и обрывая невидимые ниточки. Пэй Пэй. Я хочу знать о Пэй Пэй. Расскажи мне о ней, о том, о чём я действительно хочу знать, зачем мне твой Лян, зачем мне всё это, зачем мне, зачем, зачем, зачем? Зачем?

ЗАЧЕМ, ЧЁРТ ТЕБЯ РАЗДЕРИ ! Я хочу знать, когда я вновь поцелую её влажные глаза? Когда я снова окунусь в них? Когда я услышу её смех? Когда я почувствую рукой, насколько тонка её талия? Когда я прикоснусь щекой к её коже и в сотый раз удивлюсь тому, насколько она нежна? Ох… Зачем я говорю это тебе, не имеющему тела? Отказавшемуся от богатства тела ради иллюзий вечной жизни? Как можно объяснить радость плоти не имеющему её? Но ты должен, слышишь, должен рассказать мне… Мертва ли она? Я знаю, что мертва, но вдруг? В этом странном мире, где всё перевернулось с ног на голову, ведь здесь же возможно всё, ведь так? Ведь правда? Вдруг есть пусть один, ничтожный, крохотный, размером с малипусенькую пылиночку, но шанс?Двадцать пять.

Пэй Пэй? М-м-м… Ты помнишь, какая у неё была кожа? Конечно, ты помнишь, какая у неё была кожа. Я хорошо это знаю, потому что я чувствую это даже сейчас. Как я любил эти твои воспоминания! Принято считать, что слова служат, чтобы передавать смысл, но это, увы, не так. Они служат лишь для того, чтобы заболтать его. Истинный смысл содержится в пробелах между слов, во всех этих вздохах, паузах, внезапных прерываниях речи, когда вдруг становится слышно, как — тук! — стукает сорвавшееся с ритма сердце. Мне повезло, что я мог слышать тебя за пределами слов, вслушиваясь не в это бессвязное лепетание, с твоим диким акцентом, превращающим сбивчивую речь в совершенно немыслимый поток звуков. Я слышал тебя изнутри. Кстати, за это ты даже мог бы быть мне благодарен. Не каждому удаётся найти такого внимательного слушателя, как я. Разумеется, ты прав. Я жил твоими эмоциями, поскольку не имел своих. Но это увлекательно, согласись, очень трудно удержаться от подглядывания в дверь спальни, когда она распахнута.

Согласен, не ты её распахнул. Но это спорный вопрос. Ты ведь так хотел поделиться со всем миром сначала своей немыслимой любовью, которая обрушилась на тебя, как океанская волна, ты выплёвывал повсюду эти солёные брызги, переполнявшие всё твоё существо, говорил, говорил, говорил, говорил, говорил, говорил, говорил, говорил, не мог остановиться, говорил даже во сне, о том, как тебе немыслимо, несказанно повезло, как в бушующем яростью мире вопреки всякой логике зародилось семечко любви, внезапно полыхнувшее фонтаном огня, опалившего вас обоих. А потом, после известия о её смерти, ты так же щедро бросился делиться своим горем, и снова говорил, говорил, говорил, говорил, говорил, говорил, говорил, говорил, даже во сне, мучаясь от сердечной боли, пытался выговорить её, как будто такая боль — это что-то живое, что можно прогнать заклятиями, или словно боль сердца — это тёмная слизь, которую нужно выхаркивать с каждым вздохом, чтобы освободиться от неё. Клянусь, я наслаждался обеими частями этой пьесы. Клянусь.