Она упорно отказывалась видеть в нас взрослых, точнее, взрослеющих. Она выкормила отца, но никогда не относилась к нему как к ребёнку. Мы же должны были терпеть её слюнявое сюсюканье даже тогда, когда у нас на яйцах заколосились взрослые чёрные кудряшки. Господи, в этом было что-то извращённое, ей-богу, когда она подводила нам девиц. Помню, мы с Тоганом хохотали как ненормальные, когда она приводила наложниц Темуру. Она никак не могла взять в толк, что девицы его никогда не интересовали. В конечном итоге, я помню, Тоган как-то улучил его, пьяного, в объятиях мелкого чиновника, не то вана уезда, не то ещё мельче, которого вызвали для дачи показаний. Подождав, пока он совсем потеряет голову и всякий стыд, Тоган позвал матушку Хоахчин, чтобы та наконец поняла, кем является её любименький маленький пухлик. Горевала, конечно. Тогана после этого секли на конюшне батогами два дня. С перерывами. Чуть до смерти не забили, потому что опорочил особу царственной крови. Тогда-то он впервые понял, в чём состоит несчастье быть полукровкой. В неравенстве. Пока он визжал под батогами, матушка положила огромную башку Темура на свои сухие коленки и гладила. Ах, мой бедный мальчик. Кто же научил тебя этому? От кого, скажи, от кого подцепил ты эту болезнь? Как сейчас помню его глумливую рожу в тот момент. У матушки Хоахчин текли слёзы, а этот увалень еле сдерживался от смеха под её ладонью. Признаться в том, что он чуть не с младенчества дрочил, подглядывая за стражниками, голышом купающими коней, он не мог.

Мне грех жаловаться, меня она тоже любила. Как-то по-своему, очень уж беспощадно, но любила. Той удушливой любовью, знаешь, когда уж и не чувствуешь воздуха, как-то бы вырваться из этих сумасшедших объятий, да никак не удаётся: вырвешься — повредишь ей сердце, не вырвешься — сам задохнёшься, вот так и пырхаешься потом, как бабочка в ладошке.

Когда мои занятия магией стали приносить первые плоды, матушке Хоахчин внезапно взбрело в голову, что, раз её милый маленький Чиншин может это делать, то уж ей-то, с её мудростью, с её долголетием, магия и подавно будет подвластна. Я не скажу, что она была вовсе бесталанной, наша кормилица. Какие-то примитивные фокусы у неё получались. В этом смысле, по сравнению с придурковатым воришкой Ляном, вечно искавшим какого-то немыслимого, чудовищного зла, она была прямо-таки настоящей волшебницей. Но глупо это всё, конечно. Волшебница… Фокусница. Всего-навсего довольно удачливая фокусница, которая могла бы неплохо зарабатывать на ярмарках, будь она помоложе. Надо отдать ей должное — упорства ей было не занимать. Она скрупулёзно повторяла за мной всё то, что ей удавалось заметить. Я прятал от неё записи, чтобы она не навредила сама себе, прятался сам, она ужасно обижалась, всё это казалось ей заговором против неё, она вечно ворчала, что я не люблю её, что я ей не доверяю, что я плохой, неблагодарный внук.