Ластик всхлипнул, сунул оружие за пояс, поднялся на четвереньки. Кое-как выполз на пустую лестницу, там поднялся на ноги и побежал выручать несчастное отечество.

По Кремлю носились осатаневшие люди с налитыми кровью глазами. На мальчишку с пистолем внимания никто не обращал, только один стрелец остановился и дал затрещину:

— Кыш отсюда, малец, пока не прибили сгоряча! Неча тебе тут делать!

Хорошо все-таки, что у них тут нет телевидения — не то признал бы кто-нибудь князь-ангела Солянского, самозванцева брата.

Ластик бежал к Боровицкой башне, размазывая по лицу слезы.

Юрка парень лихой, его так просто не возьмешь, нашептывала дура-надежда. Может, как-нибудь вырвется.

Но Маринка-то, Маринка!

Головой в омут

Головой в омут

Как проскочил через никем не охраняемые Боровицкие ворота, как поднимался на Ваганьковский холм, Ластик не запомнил.

Просто бежал себе, задыхался, хлюпал носом — и вдруг оказался у знакомого бревенчатого тына.

Плана действий никакого не выработал. Времени не было, да и после всех потрясений голова совсем не работала. Может, как до дела дойдет, само придумается?

Протиснулся в щель, шмыгнул во двор — а там Соломка. На том самом месте, до которого проводила его час назад, когда он убегал спасать Юрку.

Ждала, значит. Никуда не уходила.

Но встретила не радостно — сердито.

— Как есть дурной! Так и знала я! — зашипела боярышня. — Сказано же — нельзя тебе сюда! Не пущу!

И руки растопырила. Но, разглядев заплаканное лицо князь-ангела, охнула, прикрыла рот ладонью.

— Не знаю. Плохо.