– А вот это без надобности, – сказал он, когда Шешель протянул ему что‑то прозрачное морщинистое, похожее на помятый бычий пузырь, которым в древности заделывали оконные проемы за неимением денег на покупку стекла.

– Я думал, вам все надо принести.

– Спасибо, конечно. Представляю, каких усилий стоило вам отклеить это от лица, не порвав.

– Нет. Отошло все очень легко. Я и цели‑то не порвать не ставил перед собой. Само все получилось. Сунул лицо под горячую воду, пленка и отошла.

– Вода тогда была очень горячей. Не обожглись?

– Нет.

– Прошу прощения, но найти этому применение я не смогу.

Гример скомкал пленку в комок, так, чтобы он поменьше места занимал, точно снежок катал, бросил его в мусорную урну к тампонам и вате, со следами стертого грима. Но комок, подлетая к урне, развернулся, повис на краешке и проваливаться внутрь не собирался.

– Ладно, – сказал гример, – потом уберу.

Дверь в гримерную открылась. В проеме возникла вначале голова Томчина, а потом и весь он сам, но границы гримерной пересекли лишь его руки, да и то в воздухе. Ручку двери он не отпускал, как за спасательный круг держался. Не удивительно, если к поясу у него была привязана веревка, которую держала парочка техников. В случае чего – они вытянут владельца студии прочь из гримерной. Сам Томчин не входил, будто боялся чего‑то. Переступишь порог, набросятся на тебя местные мастера и сам себя потом не узнаешь.

– Как, вы еще не готовы? – заверещал Томчин, зарделся весь от возмущения, как помидор, налившийся соком, – Спасаломская уже на съемочной площадке. Ждет вас, господин Шешель. Хочет проститься перед долгим вашим полетом на Луну. Извольте поторопиться. Не заставляйте великую актрису ждать вас, а то к другому космонавту уйдет.

– К кому это? Есть претенденты? – придав строгость голосу, спросил Шешель.

– Пока нет. С вами никто не сравнится, но не советую гордиться этим, и поторопитесь.

– Уже, уже, – залепетал гример, обмакнув кисточку в пудру, и размашисто, как маляр, заводил ее коником по лицу Шешеля, – глаза закройте, – тихо прошипел гример, но сделал это поздновато и пудра в глаза Шешеля все же попала, отчего они стали еще краснее, – пара минут, и все будет готово. Только тон наложу.

– Вот и хорошо. Давно бы так, – сказал довольный произведенным эффектом Томчин, прикрывая за собой дверь.

На этот раз она заскрипела, и в этом скрипе затерялись последние слова владельца студии. Но Шешель все равно не услышал бы их, пудра забила ему нос, и он сильно чихнул, выгоняя ее.

Шешель ворвался в комнату так стремительно, что Спасаломская, сидевшая за столом и пившая чай, и привстать‑то не успела, а сделай она это, то наверняка выплеснула бы чай прямо на свое красивое платье, да что там на платье – его отстирать можно, а вот если на ноги попадет, то обожжешь кожу и она покраснеет как от загара, будет зудеть и шелушиться. Она только оглянулась, а Шешель уже стоял подле нее, улыбаясь так широко, что мог порвать краешки губ.