Когда Степан несмело попробовал водить чужой рукой, управляя невидимой указкой, это получилось плохо, а вот ручка управления легла в руку как влитая. Он предпочел бы более серьезное усилие на ручке, чтобы чувствовать тренажер лучше, – но понятно, что в тонкий обрезиненный шнур, брошенный от управления к экранчику, серьезные тросы не втиснешь. Максимум по жилке… И как же это было странно – двигать силой воли чужую руку. Как будто сделанную из покрашенной резины, не чувствующую почти ничего, но способную двигаться.

В целом попытки наладить какое-то реальное общение провалились. Внук показал ему карточку. Сам Степан пытался написать палочкой на песке рядом с собой несколько адресованных ему слов, но тут же почувствовал себя дураком и стер их, озираясь. Говорить тоже было почти бесполезно: после «позвонить отцу» в его голове не звучало больше ничего членораздельного… Кстати, воспоминание об этом каждый раз заставляло его усмехаться: чего, интересно, внучек от этого звонка ждал? Что батька оттелеграфирует Герингу или сразу Гитлеру, и тот прикажет своим войскам отступать?

А теперь даже спасший капитана вопль в его кабине был бессловесным. Но прогресс все равно имелся. Внук в соответствующие моменты мог уже двигать его головой и кое-как руками. Сам он в его теле – тоже. И что делать с лежащей на столе застывшей черной каплей, будто отлитой из эбонита или пластмассы, чтобы шевелилась указочка на экране, – это тоже стало ясно как-то само собой. Ясным стало содержание комнаты, так изменившейся за это время, назначение разных штук. В целом у Степана сложилось такое впечатление, что они как-то постепенно проникают друг другу в голову во время сна: он к внуку, а внук к нему. И с каждым ра-зом все глубже. По ощущениям – сливаясь уже где-то на десятую часть точно. Он еще не знал, как внука звали, не понимал, что такое невероятное, глобальное случилось, отчего родная Украина и родная Россия разошлись в стороны. Не понимал смысла картинки, возникающей на экране, когда внук переключался с тренажера на что-то другое: горящий Кремль перед солдатом в чужой форме. Не поляком в пелерине и не французом в кивере, каким-то другим. Что внук пытался этим ему сказать?

Была бы у Степана такая возможность, он спал бы непрерывно, но где там… Отсыпались на переформировках, но до них доходила хорошо если треть летчиков – остальные или по госпиталям, или в землю… Уже было ясно, что они не сошли с ума одновременно в разных временах – что это их кинуло навстречу друг другу в минуты наивысшего духовного истощения. Нескольких дней тяжелейших боев у него и тренировок у внука. Дурак, что пьет перед тренировками, но в мирное время можно. Хорошо, что у них мирное время. Значит, мы сумели выстоять…