Филипп неуверенно поклонился.

– Если вы не сердитесь, мадам, могу ли я надеяться, что потом… совсем потом, когда ваши дела вам позволят, вы вернёте мне своё расположение и… и… доверие?

Герцогиня пожала плечами. Если бы он ушел сразу и молча, было бы куда лучше.

– Не теряйте времени, Филипп, – сказала она равнодушно. – Ни доверия, ни расположения я вас не лишала. Когда соберётесь, передайте моему секретарю, что готовы ехать… И прощайте. Дела не позволят мне принять вас ещё раз до отъезда.

Утром она даже не подошла к окну, когда услышала стук подков. Велела принести воду, чтобы умыться и занялась туалетом, с искренним безразличием к любопытным взглядам фрейлин. Спокойно встретила секретаря, готовая узнать о том, что бумаги с господином де Руа отправлены.

Но секретарь поразил её новостью о фактическом бегстве из Крепи к Парижу части войска во главе с Алансоном и Жанной.

* * *

Что может испытывать человек, затеявший какое-либо дело, потом ненадолго отвлечённый от него, а по возвращении узнавший, что дело его продолжили, но не так, не для того, для чего следовало, и вообще плохо? Само собой, он почувствует разочарование. А потом, в зависимости от силы этого разочарования, либо опустит руки, либо попытается что-то исправить.

Мадам Иоланда не смогла бы сразу чётко определить, чем именно так напугал её поступок герцога и Жанны – слишком много предположений следовало бы тогда принять за свершившийся факт – но он ей не нравился. А поскольку опускать руки она не умела, то, естественно, приняла меры, чтобы сначала и быстро во всём разобраться, а потом, по возможности, и исправить.

Первым делом велела послать за Рене. В отсутствие Танги только этот её сын оставался единственным, от кого можно получить толковые сведения обо всём интересующем и не бояться при этом подлого удара в спину. Затем она написала отцу Мигелю, требуя его возвращения, и постаралась, чтобы тон письма полностью исключал любые отговорки, ведущие к отказу. А потом привела в порядок собственные мысли, и вытащила и оценила без отупляющего безрассудства, всё то, за что цеплялась её мысль в пору любовного безумия.

Припомнилось многое. В том числе и постыдный эпизод с Рене, когда он пытался сообщить что-то о соглядатае, крутившемся возле Клод на турнире. Досада на себя, вспыхнувшая после этого воспоминания, опять едва не увела мадам Иоланду в дебри ненужного покаяния. Но она собралась. Удалившись в королевскую часовню, долго стояла перед алтарём, моля о понимании происходящего, и, в конце концов решила, что всякое испытание даётся не наказания ради, а для укрепления воли, и если Господу угодно было это её безумие, значит, следует не каяться, а искать, во имя чего оно было угодно? И, может быть, пришло уже время тихой и мирной Клод, о которой следует рассказать, хотя бы королю, явно напуганному славой воительницы Жанны?