Обескураженные открытием ученые мужи сквозь зубы признают, что единственно возможный механизм, запускающий их выработку организмом — вера. И будут вынуждены сделать вывод, что процессы самоизлечения или самоуничтожения запускаем мы сами.

«Когда-нибудь в будущем болезни начнут расценивать как следствие извращенного образа мышления, и поэтому болеть будет считаться позорным» — говорил Гумбольд.

Вслед за ним, я повторяю эту мысль при каждом удобном случае. Вот только никак не могу понять, почему лишь немногие способны в это поверить?

17 декабря 1952 года

17 декабря 1952 года

Темный, смутный и страшный слух полз по пересылкам и тюрьмам. Реально случившееся, по мере того, как его пересказывали, обрастало домыслами, словно днище корабля — ракушками.

Разговоры, подобные случившемуся в знаменитой Владимирской пересыльной тюрьме, происходили по всему Советскому Союзу.

От cлов пожилого, болезненного, с серым лицом заключенного, веяло жутью. Но слушали его внимательно, примеряя случившееся на себя. Время от времени, вымотанный этапом до синих кругов под глазами человек замолкал. Ему подливали в кружку крепкого, дочерна заваренного чаю. Он благодарно кивал и разговор продолжался.

— Тебя же из Крестов сюда перевели?

— Да.

— Что там было?

— Да я и не видел ничего толком, — тяжело и устало вздохнул зека. — Просто утром вдруг навалилась на меня тяжесть, будто кто чувал с картошкой на загривок бросил. Аж коленки подогнулись. Присел, а перед глазами плывет.

— Да на тебя глядя, можно подумать, что у тебя до сих пор коленки подгибаются. Как сидор-то свой дотащил, и то непонятно, — последовала реплика с верхних нар.

Смотряга набрал втянул воздух, собираясь призвать наглеца к порядку, но сидящий за грубо оструганным столом страдалец покосился на светящуюся слабым желтым светом лампочку и неожиданно миролюбиво согласился:

— Ага, подгибаются. Только я уже через это прошел, а тебе, голубь, еще предстоит!

В спертом воздухе переполненной камеры повисло тяжелое, как запах несвежего белья, молчание.

Вновь прибывший неспешно отхлебнул еще глоток чаю.

— Рассказывай, не томи душу, — попросили его.

— У всех оно по-своему, — последовал неопределенный ответ.

— Ты про себя расскажи. У тебя же статья тяжелая, а вот ведь, живой остался, — сказали ему.