И княгиня Вера своим присутствием обед этот удостоила.

— Честно скажу, сам я ее на этом обеде не видел, — заметил Чичиков. — Видели другие. Я не возражаю. Видели — так видели. Может, была она на том обеде. Сына пришла защищать.

— Павел Петрович! — обернулся ко мне старый князь. Я подле него, по правую его руку, сидел. Своего секретаря он между двух братьев Орловых посадил. Они бумагу государыне-матушке Екатерине Второй сочиняли.

— Помните, по какому случаю они эту бумагу сочиняли? — спросил меня надменно Чичиков — и тут же за меня ответил: — Государя императора, мужа ее, задушили — вот и оправдывались. В помощники Христофора Карловича старый князь им определил — слог их пьяный править! Убедительно у Бенкендорфа это получалось! Любую мерзость так мог отредактировать, обелить, что хоть в святые записывай!

— А вы говорите, что без аллегорий восковых, без тонких намеков вы этот обед описывать будете! — насмешливо сказал я ему.

— А какой же тут тонкий намек? Я ему, что называется, в лоб, ироду. Сказочнику этому остзейскому! Вам же его сказки аукнулись. Прибалтика чья нынче? Наша ли? То-то оно. А смеетесь: «Аллегории восковые»! Он без аллегорий нам поддых бил. Мы еще к нему вернемся.

— Павел Петрович! — недовольно сказал еще раз старый князь. — Ты на кого засмотрелся?

— Что вы, ваша светлость, — ответил я почтительно, — как можно? Задумался просто на мгновение. Я вас внимательно, ваша светлость, слушаю. Я даже больше скажу! Я вас внимаю, ваша светлость. — В общем, подпустил подобострастия. Благородно, правда. Исключительно из уважения к его преклонному возрасту, а не из-за его княжеского титула и богатства. Титулом и я мог бы похвастать. А вот богатством пока нет.

— А сын мой, Павел Петрович, не слушает меня, не внимает! — с неподдельной горечью обратился ко мне князь Николай Андреевич. — Ишь, что выдумал! В гусары просит его определить. Вообрази, он — гусар!

Я тут же вообразил — и смешок в своей груди задержал. Но все же не выдержал — и расхохотался. Уж очень смешон в моем воображении князь Андрей был. Мужик мужиком — а в гусарских шнурках и в прочих гусарских прелестях — и на гнедом скакуне!

— Вот, видишь, — обратился к своему сыну старый князь, — люди смеются.

— Да, конечно, — подтвердил я его слова, — смешно. Он своим… телом коня своего к земле придавит. В тяжелую кавалерию… куда ни шло, — добавил я добродушно и присовокупил с воодушевлением: — В кавалергарды!

— Так он не хочет, — выкрикнул старый князь, — в кавалергарды! По этому случаю я бы полк еще один, кавалерийский, завел. А он втемяшил в свою голову: в гусары хочу. Посоветуй, Павел Петрович, что мне с ним делать?