— А? Что? — посмотрел недоуменно Порфирий Петрович на Жаннет. — Почудилось просто. Вспомнилось…[11]
— А вы знаете, что вам, Павел Петрович, сейчас скажу? — спросил я его, когда он мне многозначительно отказался сообщить, что ему государь написал.
— И что же вы мне сейчас скажете?
— Держитесь покрепче, чтобы из коляски не выпасть! Держитесь! — И я сделал паузу. — Держитесь? Ну так слушайте. Не были вы в той сторожке — и Христофор Карлович, поэтому о фельдъегерях ничего вам не говорил. Мол, зарезали — и в придорожный сугроб вместе с ямщиками закопали! Да и писем тех вам никто не писал. Вы сами их себе потом написали. И о тех фельдъегерях вы узнали на том обеде. Хотя, нет, до обеда вы письмо это получили!
это— Позвольте узнать! — взметнул свои брови Павел Петрович. — О чем вы? — Боже! Как он вдруг стал похож на князя Ростова — отца старого князя, чей портрет висел в кабинете. — Что за обед? Какое письмо? — язвительно спросил он меня. — Не тот ли обед, с которого меня с графом увели на расстрел?
— Нет, Павел Петрович, другой обед, где полковник Синяков вызвал Бутурлина на дуэль. Не по наущению ли вашему они сцену ту разыграли — на ровном месте, как говорится, поссорились? Но не об этом речь. В том письме всего два слова было: умоляю, спаси! — И я посмотрел на Павла Петровича, какой эффект произвели на него мои последние слова? Скажу я вам, потрясающий произвели! Даже не ожидал. Павел Петрович побледнел и стал задыхаться, судорожно вцепившись руками в кожаную обивку коляски. Впервые он так смешался. Даже не стал ловить меня на лжи. В том письмо, конечно же, и другие слова были, точнее — должны были быть! Какие, спросите вы меня? Не знаю. Ведь письмо это не читал. И о письме-то этом ему сказал потому, что предположил, что непременно ему это письмо должны были написать — и непременно с этими словами: умоляю, спаси! И видите, угадал. — Так кого вы спасать стали? — продолжил я, чтобы окончательно его, как говорится, дожать. И мой голос громом загремел над его головой: — Так кого спасать стали — да так, что грех его на себя взяли! Весь огонь на себя вызвали. И для убедительности столько злодейств натворили, чтобы ни у кого и сомнения не возникло: именно вы тех фельдъегерей зарезали — и в придорожный сугроб закопали! И ведь вам все поверили. А я нет.
— Вот этого я и боялся! — закричал в бешенстве Павел Петрович. И, нет, из коляски он не вывалился. Из коляски на землю вылетел я!
— Так ведь вам про пули те серебряные ничего еще не сказал! — глупо закричал я уже в воздухе. — Ведь вы их для того…Они же, пули!.. Вы же хотели!.. этими пулями!..