— И все же, мадам, скажите, зачем вы такую вакханалию на том обеде с князем устроили? Ни дипломат этот, граф Ипполит Балконский, ни, тем более, управляющий, как его там — Чичиков? — никакого касательства к нашему делу не имели!

— Управляющий сам себя подставлял, а граф с нами заодно был. Князь Николай Андреевич и попросил его в нашей вакханалии, как вы справедливо заметили, принять деятельное участие!

— И для чего вы эту комедию разыграли? Как понимаю, ничего хорошего вы не добились.

— Нет, ошибаетесь, добились! Они нашего ротмистра с большим удовольствием скушали, аппетитно!

— Как «нашего»? Объясните!

— Да вот и он сам, — воскликнула Жаннет. — Смотрите. Опять пьян, бестия! А ведь с вас началось, Порфирий Петрович! Зачем вы его всю дорогу водкой поили? Лечили? Вот и вылечили! — И она весело засмеялась, обворожительно. Серебряный ее колокольчик ему вдруг другой колокольчик напомнил. Нет, не колокольчик Пульхерии Васильевны — фельдъегерский!

И к этому тексту, как говорится, вдогонку хочу привести письмо Дениса Балконского, которое он своему брату Ипполиту в феврале месяце 1805 года написал.

…В расположение наших войск драгунский ротмистр Марков прибыл в два часа по полудню. «Доложите господину генералиссимусу!» — грубо сказал он мне. — «Что доложить, ротмистр?» — строго спросил я его. «А то и доложите, — рявкнул драгун, — что прибыл!» На крик его из палатки вышел Александр Васильевич. «Что, брат, солоно?» — спросил он драгуна. «Солоно! — предерзко ответил драгун. — Прикажите дать водки!» — «О деле сперва! Доставил письмо?» — «Доставил!» — «Водки ему, герою! — крикнул тогда Александр Васильевич. — Заслужил». — «А вы ее, ваша светлость, со мной не выпьете?» — вдруг спросил Марков. «Да я ее, сам знаешь, редко пью!» — «Так и я ведь ее, подлую, редко пью. Только когда похмеляюсь или кого поминаю!» — «Что ж, братец, — ответил ему вдруг горько Александр Васильевич, — давай их помянем!» Тут прискакал посыльный от Багратиона. «Господин генералиссимус, турки тронулись!» — «А французы?» — «Стоят французы!» — «Трубить сбор, — весело закричал Александр Васильевич. — Шары воздушные в небо! Как, — обратился он к Маркову, — не захмелел? Полетишь?» — «Полечу, Александр Васильевич!» — «С Богом, милый! — расцеловал он Маркова. — И прости нас с князем, если сможешь. Армию нашу те фельдъегеря сберегли. Они же, умники — турки с англичанами, нас, дураков, до самого Константинополя без единого почти что выстрела допустили. Думали, кузькину мать тут нам показать! Да забыли, верно, что наша она мать, хоть и кузькина! Что-то я разговорился сильно. Лети, братец! Покажи Британскому флоту мать нашу!» Марков ушел. «Когда шары запускать?» — прискакал к нам через час вестовой. «А вот когда французы тронутся, тогда и запустим! — ответил Суворов. — А то турки увидят, что с их союзничками, англичанами, мы сотворили — опять в свой укрепленный лагерь уползут. Замучаешься их оттуда выманивать!» С каждым часом, с каждой минутой нарастало тревожное ожидание: «Когда же французы перейдут реку Марицу — и ударят во фланг турецким войскам, растянувшимся в походном марше? Когда?» Нервы у многих не выдерживали! Возьми карту, Ипполит. Тогда ты зримее представишь, то, о чем я тебе пишу. И скажу сразу — как только последняя турецкая повозка покинула турецкий лагерь — французская пехота ринулась занимать оставленные турками позиции, а их конница начала фланговый обход неприятельских войск. В небо над Босфором взвились наши воздушные шары! Ужасную картину, которую через час представлял из себя Британский флот, я описывать не буду. С той стороны Босфора наши транспорты вылавливали уцелевших в этом море огня английских моряков. Армия Кутузова на сих транспортах перебиралась на наш берег, чтобы с моря ворваться в Константинополь. Турки выбросили белый флаг! Без единого выстрела сей Царьград сдался на милость победителей. Шедшая ему на помощь трехсоттысячная турецкая армия, атакованная с воздуха нашими воздушными шарами, французской конницей и нашей артиллерией, которая скрытно была выставлена на пути ее марша, в панике побежала — и начала сдаваться! Не поверишь, за эту Византийскую кампанию мы потеряли в деле не более десяти человек убитыми, если, конечно, не считать тех фельдъегерей, о которых ты лучше меня знаешь…