А теперь старший лейтенант КГБ Нахапетов в сопровождении приданного ему работника райисполкома Советского района, товарища Т. Щепилова, шли по пустынным улицам, по сторонам которых высились те самые пятиэтажки. Не в трещинах дело, — трещины появились кое-где на третий-четвертый год, поскольку насыпной грунт на местах прежних балок дал осадку, — они были безобразно облезлыми. Живые дома, какими бы запущенными они ни были, все-таки выглядят по-другому. Достаточно сказать, что в окнах нижних двух этажей стекол не было вообще, а на более высоких уровнях они встречались, как исключение. Из темных арок, загроможденных всяким потерявшим облик, немыслимым ломом, тянуло холодным смрадом, от которого першило в горле. На бетонных столбах не осталось даже обрывков от проводов, пустые оконные проемы — сплошь и рядом окружала широкая черная кайма сажи. И, — дико, как лужа крови на чистой постели, бросилась в глаза громадная брешь на четвертом этаже одного из зданий. Похоже было, как будто что-то взорвалось в квартире на четвертом этаже, вынесло простенки, а потом — завалилось и все, что было выше, почитай весь верхний угол. Тут тротуар был непроходимо завален строительным мусором. Т. Щепилов был наряжен в серый плащ на шелковой подкладке, светлые брюки, заправленные в довольно-таки высокие сапоги, а на голове у него красовалась серая кепка. Предельно молчаливый и сосредоточенный, товарищ из райисполкома только изредка, сдержано вздыхал. Сапоги присутствовали вовсе не для форса, — какие-то несколько лет, а асфальт тротуаров вспучивался пузырями и зиял широкими промоинами: вода, проникнув в трещины, вымыла грунт, и он утек привычной дорогой зловонных ручейков былой Решетовки, вниз, в реку, а тротуар превратился в подобие полосы препятствий. В промоинах настрял, местами образовывая целые баррикады, всякий мусор, занесенный зализами грязи, и тогда местность до странности напоминала пейзаж после наводнения. Природа всегда в конце концов берет свое. Даже если это истинная природа чего-то вроде Решетовки.

Прохожие в здешних краях попадались редко, как правило, — это были худые, жилистые мужчины с шаткой походкой, неопределенного возраста и одетые не то, чтобы в лохмотья, а — в безвременную, недатируемую серятину. Проходя мимо, — они смотрели сквозь чужаков, как будто вовсе не замечая их, подобно тому, как взрослые, занятые люди не обращают внимания на каких-нибудь воробьев. Поначалу старшему лейтенанту казалось, что жизни тут нет вообще, но потом натренированное зрение выделило-таки некие признаки еще теплящегося бытия: некоторые окна были забиты дощатыми щитами, откуда-то потянуло не холодной гарью, а настоящим, осторожным дымком, а откуда-то, — Нахапетов насторожился, — раздавалось знакомое, ровное шипение. Судя по звуку, ЭХГ был не из самых мелких, но звук не двигался, и старший лейтенант решил дать самому себе отбой. Из профессионального садизма он довольно долго никак не реагировал на томление товарища Т. Щепилова. Наконец, не глядя на спутника, осведомился сухим тоном: